Новеллы и повести. Том 1 - [31]

Раздался рокот мотора. Назаров вздрогнул, торопливо, не спуская глаз с шоссе, вытащил часы и, даже не взглянув на них, стал засовывать обратно. Над шоссе поднялось густое, серое облако пыли. Он вскочил и побежал во двор, откуда была видна вся дорога: большой зеленый автобус уже спустился с косогора и теперь въезжал в село; в синем небе над желтыми хлебами гудел самолет — из окружного центра проверяли, как идут уборочные работы.

Широкими быстрыми шагами Назаров направился к дому. Подходя к дверям, крикнул:

— Едет! Мама, едет!

Бабушка Вылкана выскочила за порог.

— Едет, ах ты… внучек едет! Вот мать-то вечером обрадуется!.. Подожди-ка, побегу соберу ему поесть, а то он, верно… — И она снова исчезла в доме.

Назаров облокотился на ограду и стал смотреть вдоль улицы, которая вела к центру села. «Еще немного, и улица не будет казаться пустой… я увижу его!» — прошептал Назаров.

Он целую зиму не видел сына. На каникулы Стефан не приехал, готовился к трудным выпускным экзаменам. «Не очень ли похудел за время экзаменов? А ведь был когда-то комочек мяса».

Когда он был грудным, Ионе повсюду чудилось, будто она слышит плач… На то она и мать!.. Переодев малыша, она подносила к лицу его грязную распашонку и блаженно улыбалась… Мать!.. Если соседка жаловалась ей на своего ребенка, что он-де начинает шалить, в сердце Ионы мигом рождалось радостное, томительное ожидание, когда же и ее сын вырастет, начнет бить посуду, ломать вещи. И когда действительно была разбита первая тарелка, она покрыла нежное личико сынишки необузданно радостными поцелуями. Однажды к Назаровым пришли гости. Стефан бросил камешек, который больно ударил Иону по щеке, а она, схватившись за щеку и улыбаясь, несмотря на боль, стала объяснять гостям, что это он от радости! «Ему, — говорила она, — хотелось чем-нибудь отличиться, да не повезло, бедненькому…» Нужно действительно очень сильно любить, чтобы все понимать… Если кто-нибудь указывал Ионе на недостатки ребенка, ей начинало казаться, что с этими недостатками он ей еще милее. Ее удивляли некоторые матери — как могут они говорить своим детям: «Я тебя выпорю!..» Когда она разговаривала с сыном, в голосе ее словно был какой-то свет. Когда Стефан уехал учиться — сначала в гимназии, а потом в консерватории, Ионе все казалось, что он недоедает, и тогда ей тоже ничего не шло в горло — единство между матерью и ребенком было почти физическое…

В конце улицы показалась чья-то фигура; взгляд Назарова оживился, сердце беспокойно забилось. Но это оказалась какая-то женщина. «Вот-вот он покажется из-за поворота, неожиданно появится среди улицы!.. Они снова обнимут его, он снова будет дома! Как тяжело, когда ребенок где-то…»

Когда сына не было в селе, Николай Назаров жил как бы в трауре — на душе у него становилось пусто, уныло. Он избегал веселых сборищ, сторонился людей, даже радио почти не включал, предпочитая сидеть в тишине и предаваться мыслям и мечтам о сыне. Душа его протестовала против «неестественности» разлуки. Чувство, которое Назаров питал к сыну, было сильнее, нежели просто любовь. Это была любовь в сочетании с чем-то еще. Может быть, умилением? Может быть, готовностью служить кашицей, которая давала бы сыну силы для роста? Есть ли на свете что-либо более могучее, более великое, чем родительское чувство? Нет и еще раз нет! Оно равно жизни, оно — сама жизнь… Назаров — добрый, сердечный, меланхоличный Назаров — был на все готов ради сына. Может быть, он способен был даже убить? Не было такой силы — какой бы она ни была, — с которой он не вступил бы в борьбу из-за своего сына. Не только все его домашние дела и планы — покупки, перестройки, работа — были связаны с будущим Стефана, но, казалось, даже служба в церкви, совершение обрядов, чтение молитв, пение гимнов богу — все каким-то образом было связано с его сыном; словно за все это бог обязан был хранить его, оказывать ему поддержку. Каждая молитва Назарова напоминала об этом богу. И бог как будто слышал его мольбы. Стефан вырос здоровым, красивым, умным, дела его шли не просто хорошо, а блестяще. Назаров был благодарно доволен, благодарно счастлив. Можно было подумать, что он служит богу ради собственного сына…

— Добрый день! О чем ты так задумался?

Назаров вздрогнул, услышав веселый, знакомый, сладостный голос. Он поднял глаза: перед ним на улице стоял его сын, Стефан, запыленный, с чемоданчиком в руке и перекинутым через плечо ярким плащом. Назаров раскрыл объятия, забыв, что их разделяет ограда двора.

— Ты откуда? А я-то дожидаюсь тебя со стороны села…

— Оттуда, — сын кивнул головой в другую сторону. — Автобус остановился на мосту, и я решил этим воспользоваться, да и чемодан был со мной, не в багажнике.

И они, разделенные оградой, направились к дому. Когда Назаров подошел к порогу, бабушка Вылкана уже обнимала и целовала внука. Стефан, держа в руках чемоданчик и плащ, ласково улыбался и осторожно пытался освободиться. Отец горел желанием обнять сына, но ограничился тем, что крепко сжал ему руку и заглянул в глаза проникновенным взглядом, ибо существуют такие высокие мгновения, когда удовольствие лишить себя слаще, чем удовольствие иметь.