Новеллы - [14]
Вот так за двадцать пенгё и пятнадцать процентов с выработки в неделю и приняли на службу мои глаза, а с ними вместе и пламенные мои мечты, чтобы они, как два живые плаката, обходили большой город.
Обучение было кратким, через два часа я уже вышел на улицу, чтобы демонстрировать увядающим дамам сияющий взгляд. С маклерским портфелем в руке я был вхож куда угодно.
В полдень я понял, что ремесло мое лишь в том, чтобы кланяться, — «целую ручки», бросаться вперед, отчаянно бойко крича: «Но, сударыня, всего два пенгё за бриллиантовый взгляд! А рискнете на три, о, ваша милость, на вашем бледном лице засияют звезды!» — и временами терпеть фиаско.
К вечеру первого дня службы огонь моих глаз погас от слез…
Потом… потом я остался у огнеоких, стал таким же, как они, и так же продавал моего друга, пламя, и, признаться, зарабатывал этим больше, чем мечтами. Но если на моем предательском пути попадался прибрежный сквер, я в полузабытьи откидывался на спинку скамейки, ресницы тотчас опускались, как занавес в конце представления, и я бормотал: «И ты предал свое Солнце, свою Луну…»
Меня обступали все мои жалкие скрипучие слова, и я сражался с ними; ох, эти бесконечные «целую ручки», гримасы улыбки, господи!.. А как горели мои маклерские ноги, когда пальцы пытались спрятаться в дырявых носках. В минуты одиночества мне хотелось декламировать старые стихи, но я стыдился. Да и огнеокие, эти бесшумно шаркающие косолапые и кривобокие фантомы не давали забыться. Я каждый раз вставал и снова принимался за работу…
Но сегодня я подумал: ходите себе, ходите, печальники, я усядусь в этом тишайшем сквере и просижу здесь, наконец, после шумных горячих месяцев хотя бы один вечер, как прежде. Дела все равно не идут: уже смеркается и потемнела листва. Сквер одинок и замкнут, словно магический круг, внутри которого приглушенные краски; на скамейках — ни души, и даже листва безмолвна.
Я разваливаюсь на скамейке, этот сквер мой, его покой утешает меня; воздушные ворота замкнулись за мной и не впустят больше никого. Здесь я возрождаюсь, потоки воздуха осушают пот с моего лба. Ни звука, только глубокие вздохи моей груди. Наверно, это вечерний ветерок исторгает их из моего усталого тела и, подхватывая, выносит сквозь листву вон. Меня обволакивает тишина, полусон, и предо мною проходит сонм белых ангелов. Стать бы сейчас волшебником — в темные деревья вглядывается смерть, — чтобы напоить жаждущего целой рекой воды, безногому дать опорой гору, рассказывать сказки… воскресить мертвого цветом топаза. Видеть сердце, к которому по сосудам вселенной несутся звезды, отдавая крови, что заставляет его биться, свой огонь. Ощущать бога, как огромное сердце: оно бьется и пульсирует, вбирает кровь и отдает ее всему телу, от ступней до кончиков волос, от земли до облаков. Однажды и это сердце забьется слабее, состарившиеся звезды прихлынут к нему, и оно трепетно сократится в последний раз. Но пока еще мир безмолвен, как огромный колокол, в котором повисло Солнце, чтобы утром, ударив в бронзу зари, позвать людей на молитву и труд.
Мои руки блаженно раскинуты по спинке скамейки, голова сонно свесилась на грудь. Вставала нежная заря, и беспокойное дыхание освежила роса. Я пил приправленный солнечными лучами аромат сквера, слышал, как, уносимый с травы юным ветерком, прошуршал запах ночи, наблюдал, как меняют цвет и светлеют небеса. Я, как Христос, парил напротив Солнца, румянившего облака; подо мною раскрывались пещеры цветов и распрямлялись травы. Как безмолвно росло и сияло Солнце и как тихо утопали в его свете звезды! Чудо нашей жизни приходило и уходило на цыпочках; и, глядя на небо, я с болью понял: великие чудеса творятся далеко от земли, безмолвно, и свой божественный мир окружают тишиной, как тайной. Так восходило Солнце, а тающие звезды манили еще глубже в безмолвие, дальше от земли.
Мне хотелось выйти из этого сквера осторожно, на цыпочках, потому что улицы еще покрыты стеклом, и на нем скользят, пошатываясь, печальные пьяницы. Но вот скрипнуло первое колесо, око поворачивается на несмазанной оси, как земля из ночи в день, из тишины в шум. Повсюду раскрываются окна, из которых вместе с духом дурных снов и запахами любви вылетает хриплый кашель и первые слова пробуждения после похмелья сна. Вот уже зацокали по улицам безжалостные копыта, разбивая серебро мостовых… Как громко просыпается человек, а на небе родилось Солнце, и никто не услышал…
Я поднимаю портфель; будто звонок будильника, зазвякали в нем стекляшки глаз. И тотчас засветилось навстречу мне множество глаз моих клиенток, которым я подарю сегодня новое сияние… Я иду к ним, а рядом в утренней дымке ползет трамвай с единственным красным глазом, и лениво глядят мне вслед большие лошадиные глаза…
1930
Перевод Т. Гармаш.
ОДИН ФИЛЛЕР
К шести часам я выбрался из сушильни кирпичного завода. Облизал пересохшие губы, пятерней расчесал космы, вытряхнув из них кирпичную пыль… и направился из своей даровой ночлежки к заводским воротам на Венский тракт. У весовой торчал наружу водопроводный кран; раздевшись до пояса, я согнулся под краном и невольно рассмеялся, когда холодящие струйки воды потекли в брюки.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.