Новеллы - [6]

С наступлением вечера я беру узелок и ухожу прочь.

Покидаю отцову хибару и будто избавляюсь от кошмарного сна. Жуть царит здесь, тяжкий бред и проклятие. Поскорее бы выбраться из болот и лесов на простор.

Ночью недолго сплю под корневищем и спешу дальше. Болото покрылось ледяной коркой, по льду метет поземка, взметая снег.

Прочь из болота, подальше от Ургвеэ! И я иду все дальше и дальше без остановок, без отдыха. Ноги устают, увязая в снегу, но я не даю себе передышки. Я прямо-таки спасаюсь бегством, но чем больше спешу, тем длиннее становится дорога. Я не нахожу выхода из болота. Оно, куда ни глянь, лежит передо мной, заметенное снегом, поросшее кривыми соснами и кочками. Проходят дни, минуют ночи, я спешу дальше, однако болото не кончается. Оно обложило меня со всех сторон, как и эти черные неподвижные тучи. И вдруг я замечаю, что пришел туда, откуда начался несколько дней назад мой побег.

Проклятие срывается с моих губ, я кляну все на свете и сызнова начинаю свой путь. Только бы выбраться из Ургвеэ, во что бы то ни стало, любой ценой, только подальше от этих заклятых мест! Даже ночью, шаря в темное, спотыкаясь о кочки, натыкаясь на ветки, я не останавливаюсь. Как в горячке молюсь, бреду сквозь метели. Прочь отсюда! Я не думаю больше ни о Хундве, ни об отце, ни об Улле, ни обо всех этих людях, их распутстве и злобе, сейчас они далеки от меня, как давнее прошлое, я поглощен одной мыслью, окрылен одним желанием: прочь отсюда! Но спустя несколько дней я снова оказываюсь на прежнем месте.

Я останавливаюсь как громом пораженный. Господи, взываю я, помоги же мне, укажи путь! Кто приковал меня к этому бесконечному болоту, заставил кружить по нему безысходно? Какая невидимая злая сила водит меня?

Силы мои на исходе, душу точат сомнения.

А может, то были грезы детства, может, мне приснились те страны и люди? Может, и нет ничего, кроме бесконечных болот, как уверяла Хундва? И никуда не уйти от туманов и метелей, все равно окажешься там, откуда бежал. Может, я видел сон, может, это все ведьма нашептала мне, когда я метался в жару? Кто вселил в мою душу тоску по другим землям, если на свете нет ничего, кроме болота?

- Болото, одно болото! - кричу я и устремляюсь дальше. Нет у меня больше веры, силы иссякли, но я все же спешу вперед наперекор пурге, голоду и усталости. Еда кончилась. Ветер колет глаза ледяными иглами. Сосны стонут и гнутся вокруг. Я не отдыхаю, не останавливаюсь, я борюсь изо всех сил, как утопающий. Вперед — по болотам, лесам и топям, мимо волчьих ям, сквозь густые заросли, далеко обегая встречных — туда, где начинаются поля. Лишь бы взглянуть на человеческие лица, хоть раз почувствовать на себе тепло солнечного луча! Тогда не страшно и умереть опустившись в сверкающий снег. Так проходит день, второй, третий, меня охватывает ужас: передо мной возникает лачуга моего отца!

В отчаянии я опускаюсь под дерево.

Метель свистит надо мной словно в насмешку: нет выхода из Ургвеэ, нет выхода!

Никуда тебе не уйти, закрыты перед тобой все дороги: снова и снова приводят они тебя обратно. Никуда тебе не деться, проклятие будет лежать на тебе, пока не погибнешь, пока не снесут тебя, осыпая бранью, в болото. Да и куда идти — всюду сплошной обман, все бреди безумие. Ты живешь в заколдованном круге, который сдавил тебя, как петля. Нет выхода, нет цели, есть только Вечное Бескрайнее Болото.

Заламываю руки и до крови кусаю губы. Не хочу! Не хочу! - воплю я, но мой голос гаснет в снежной круговерти.

Долго лежу на земле. Куда идти? Голод мучит меня, я совсем замерз, ползу к лачуге, но тут меня охватывает ужас, и я убегаю в болото. Туда — ни за что, к ним — ни за что, к ним, которые высмеивают и мучают меня.

Всю ночь брожу по болоту. На минуту останавливаюсь возле хибарки Уллы: в ней темно и тихо. Плетусь назад, иду на пожарище Кристьюхана, снег укрыл все следы от пожара, и здесь не найти мне пристанища. Куда пойти?

Под утро снова возвращаюсь к лачуге отца. Подглядываю в замерзшее окно. Посреди комнаты накрыт стол, за которым сидят люди. Перед ними дымятся горы мяса, по кругу ходят кружки пива. Ты попал на свадьбу, смеюсь я, на свадьбу молодой волчицы!

Явились на пир и старики со старухами, местные старожилы, похожие на духов или привидения. Морщинистые, желтые, с длинными костлявыми пальцами, из-под пепельно-серых волос сверкают хитрые глаза. Во рту трубки — они едят, курят и пьют одновременно, с животной торопливой жадностью. Они не разговаривают, не шевелятся, не глядят по сторонам — только бубнят себе что-то под нос, рвут горячее мясо, как хищники. Кости градом сыплются под стол, и собаки грызутся из-за них, злобно рыча и кусаясь.

И как видение сидит среди них Хундва. Она украшена серебряными брошами и цепочками, на пальцах сверкает золото. Торжественно и серьезно потчует она гостей, в глазах — стыдливое счастье и умиротворение. Отец сидит рядом, хмельной и красный, он то и дело стучит кулаком по столу, хотя никто на него не смотрит и не слушает его.

По другую сторону от Хундвы сидит слепая Улла. Она и на свадьбу явилась в лохмотьях. Всклокоченные космы свисают на землистое лицо. Она тоже сидит, не произнося ни слова, только вдруг подымет трясущуюся голову и неожиданно засмеется, звонко вскрикивая, как птица. И снова застынет в неподвижности, только руки ходят ходуном и рот, да грызущиеся собаки толкают порой ее тело, словно безжизненный мешок.