Новеллы - [16]

А мертвые меж тем, что суть отцы, сестры, любимые, матери, — среди природы, средь гор, вод и звезд, ясные и непорочные. И почему мы боимся смерти? Какой инстинкт, туманный или священный, заставляет нас так любить эту человеческую форму, эти волосы, эти глаза, эти руки со сплетеньем мышц? Деревья, цветы, травы, листья — тоже формы жизни, святые и полные божества. Повсюду, по семьям звезд, по планетам, по деревьям, по хладным недрам земли, по водам, по испарениям, по плодородным нивам, течет сок жизни, священный атом бытия, всеобщая душа! Повсюду есть привязанности, страсти, соперничества, отвращения, противоборства, радости, увядания, пыльца, душа, движенье — жизнь. Почему же тогда только эта форма, имеющая руки и волосы, а не та, имеющая ветви и листья?

Жизнь ведь та же, полная тех же побуждений — черных, священных, светлых, скотских, божественных.

Потому-то мертвые счастливы, что странствуют далеко от человеческой формы, где есть зло, по великой дивной природе, где есть добро, — в чистоте, покое, плодородии и силе.

Благословенны те, кто уходит под землю, ибо они уходят для святого перевоплощения. Едва упадут последние горсти земли и песнь церковнослужителей, языческая и скорбная, угаснет, как дым свечей, тело остается в одиночестве средь полноты ночи и безмолвия, пред великим голодом растительного мира; и оно отдается темным и жадным ртам корней; и оно размягчается средь земной сырости и расплывается гниением; и корни начинают сосать и поедать его; и гниенье становится соком; и сок подымается по стволам, растекается по веткам, бьется пульсом внутри дерева, густеет, плодотворит, уплотняется в пышности почек и раскрывается в листьях, цветах и плодах — и преображенное тело вновь видит солнце, облака пыли, и чувствует росы, и слышит песни пастухов, и живет на покое, на отдыхе в огромной лесной чаще.

И, однако же, рядом с этим телом, что испытало доброе превращение, было предано земле другое, в свинцовом гробу, меж извести и камня, застывшее и набальзамированное. Средь необъятного смутного трепета, в то время как вокруг происходит медленное превращение семян, где уже зарождаются листья, плоды, цветы, ветви, которые позже станет трепать ветер, средь сильных и кривых древесных корней, средь вскипанья сока, средь изобилья и животворного сластолюбья плодоносной земли, набальзамированный труп так и лежит, целостный, застылый, вытянутый, уродливый, бесцветный. Он завидует вольным атомам, что расходятся, подымаясь и опускаясь в скрещивании жизненных сил, что перемещаются и ускользают, как зерна из мешка, с созвездий и комет до пенных ключей, бьющих из земли: украденный у природы, он не может раствориться в вечной и мощной материи; он не может снова увидеть солнце, ночи, обласканные росой, услышать похотливые всхлипы моря… Какой же неведомый рок тяготел над ним, что даже смерть его не освободила?

О, если бы все могли приобщиться еще при жизни религии солнца, красоты и гармонии; вращаться в ясной атмосфере добра и свободы; обладать душою чистой и прозрачной, без омраченья богов и тиранов; чувствовать на себе сплетенные руки любимой — а потом, о Святая Природа, возьми наши тела, чтоб сделать из них деревья, полные теней и озаренных ветвей!

И, по крайней мере, в течение жизни будемте сливаться с природой. Когда входим в лес, кажется, что свет солнца, льющийся обильно и животворно, наполняет все нутро наше, пробуждая там, как то бывает майским рассветом, целые хоры птиц; а затем наступает блаженный мир, словно все обиды, горести, разочарованья и страхи смиренно клонятся долу, когда в душе происходит таинственное причастие.

В течение дня творится в лесных чащах святое празднество: деревья стоят важные, как священнослужители; цветы курятся фимиамом; свет солнца одевает лес сияющим белым облаченьем; и он тихо и протяжно поет священную песнь, в сопровождении набожного птичьего хора, и меж ветвей подымаются, как святые дары, живительный мир и утешительный покой; и в конце мессы деревья, покачивая ветвями, словно даруют согбенному люду стеблей, побегов и трав свое высокое благословение.

И ведь когда мы проходим меж всех этих торжеств, печальные, кроткие, очищенные от скверны, то от крон, приютившихся, трепеща, на груди у ветра, слышатся, обращенные к нам, многие и разные голоса, приветные и доверительные.

Это наши дорогие усопшие говорят с нами; и тогда вся плоть наша жаждет подняться ввысь, разлиться в испарениях и росах и мягко опуститься на грудь листвы, что была некогда грудью родных нам существ…

И потом, природа обладает великим даром всепрощенья и чудесным свойством примиренья; все трагические ненависти, все свирепые сердца чудесно сплавливаются в священном кровосмешении земли. Она не избирает; все ей пригодно: корни роз питает прахом тиранов, а из людей, которые на земле оскверняли, раздирали, обагряли кровью, творит величественные вязы и молитвенные кедры.

Она милостивее, чем все религии: в Священном писании Иуда предает Христа, и тем не менее давно уже два тела — человека света и человека тьмы — сплелись и растворились в одних и тех же зорях и в венчиках одних и тех же цветов.