Новая жизнь - [59]

Но один момент счастья, свидетелем которого я стал, причинил мне сильную боль. Я все пытался убежать от «часов» в плащах — воплощения зла, преследовавшего меня на автовокзалах, на городских площадях, в закусочных на стоянках, я слушал вранье обиженных доносчиков и разыскивал среди многочисленных Мехмедов того единственного, который был нужен мне (все Мехмеды, конечно же, забились в дальние углы, за запертую дверь, за забор с колючей проволокой, за стену, увитую плющом, — пути к ним были трудны и извилисты).

Я был в дороге пятый день. Я выпил ракы из чайного стаканчика, которой меня угостил издатель «Свободной газеты Чорума», чтобы я смог лучше понять его стихи. Я узнал, что он больше не будет публиковать отрывки из книги в рубрике «Семья и дом», так как он понял, что это не поможет решению проблем строительства железных дорог и прокладки путей из Чорума в Амасью. В следующем городе, проискав адрес шесть часов кряду, я с гневом обнаружил, что обиженный торговец донес на несуществующего читателя и поселил его на несуществующей улице лишь для того, чтобы вытянуть деньги у Доктора Нарина. И я сбежал в Амасью, где из-за скалистых, обрывистых гор, окружавших город с двух сторон, рано наступал вечер. Мехмедов в моем списке осталась ровно половина, результата не было, а у меня тряслись коленки, когда я представлял себе больную Джанан в постели. Тогда я решил сесть на первый же автобус в сторону Черного моря сразу после того, как схожу по тому или иному адресу, спрошу о своем армейском друге и удостоверюсь в том, что он — не тот, кто мне нужен.

Я перешел мост над Зеленой рекой — она была не зеленой, а мутной — и попал в квартал, расположенный под выдолбленными в отвесных скалах могилами. Старые и вычурные особняки свидетельствовали о том, что некогда жившие здесь люди — паши или землевладельцы — знавали лучшие времена. Я постучал в дверь одного из особняков, спросил о своем товарище по армии; мне сказали, что он катается на машине, но пригласили войти. Так я стал свидетелем счастливой семейной жизни:

1. Отец семейства, адвокат, бесплатно занимавшийся делами бедняков, провожал до дверей грустного подзащитного, чьи беды его страшно огорчали; взяв из шикарного книжного шкафа том по юриспруденции, он уселся читать. 2. Когда мать семейства, знавшая о моем деле, представила меня задумчивому отцу, сестре с озорным взглядом, бабушке, носившей очки от дальнозоркости, и маленькому братику, рассматривавшему коллекцию марок серии «Наша страна», все разволновались и обрадовались, проявив то истинно турецкое гостеприимство, о котором часто пишут западные путешественники. 3. Мать с озорницей девочкой вежливо расспросили меня о том о сем, пока в духовке разогревался ароматный пирог, испеченный тетей Сювейде, а потом стали обсуждать роман Андре Моруа «Любовь в изгнании». 4. Их трудолюбивый сын Мехмед, весь день работавший в яблоневом саду, честно сказал мне, что совершенно не помнит меня, но стал старательно искать общие темы для разговора. Так мы смогли обсудить урон, который нанесли нашему государству отказ от строительства железных дорог и отсутствие стимулирующих факторов создания кооперативов в деревне.

Когда я вышел из этого счастливого дома в ночную тьму, то со злостью подумал, что эти аккуратненькие люди, наверное, никогда не трахаются. Как только мне открыли дверь и я увидел их, я сразу понял, что мой Мехмед в этом доме не живет. Тогда зачем я там остался, почему меня так очаровала картина семейного, какого-то рекламного счастья? Из-за «вальтера», понял я, чувствуя пистолет на бедре. Я думал: а может, мне вернуться и выпустить девятимиллиметровые пули в мирные окна особняка? Но я знал, что этого никогда не сделаю, — просто меня захлестнула черная зависть. Спи, зависть, спи! Давайте все заснем. Магазин. Витрина. Объявление. Ноги послушно несли меня куда-то. Куда? Кинотеатр «Радость», аптека «Весна», орехи и сухофрукты «Смерть». Почему в этом магазине мальчик-продавец с сигаретой в руке так странно смотрит на меня? После ореховой лавки — бакалея, потом кондитерская, и тут я случайно заметил, что смотрю на холодильники «Арчелик» в большой витрине, на плиты «Айгаз», на хлебницы, кресла, диваны, эмалированную посуду, лампы, на печи «Модерн»; когда же я заметил смешного мохнатого игрушечного пса, сидевшего на радиоприемнике «Арчелик», я понял, что больше не владею собой.

Ангел, я стоял среди ночи перед витриной магазина в городе Амасья, окруженном горами, и плакал навзрыд. Знаете, когда ребенка спрашивают, почему он плачет, он отвечает, что потерял свою синюю точилку; на самом деле ребенок плачет оттого, что в душе его кровоточит глубокая рана. То же самое испытывал я, когда смотрел на товары в витрине. Каково это — стать убийцей? Как жить с болью в сердце до конца дней своих? Я смогу покупать семечки в ореховой лавке, смогу смотреть на свое отражение в витрине и буду счастлив среди холодильников и плит, но предательский, коварный голос — голос черной зависти — когда-нибудь напомнит мне о моем преступлении.

Между тем, Ангел, я верил в жизнь, в добрые дела. Сейчас я жил между Джанан, которой не доверял, и Мехмедом, которого тут же бы убил, если бы верил ей, и мне не за что было ухватиться, кроме рукоятки «вальтера», кроме грез о туманном счастье, которое зависело от осуществления весьма непростого, недоброго плана. Холодильники, соковыжималки для цитрусовых и кресла в рассрочку проносились передо мной под аккомпанемент беззвучных рыданий.