Новая Земля - [65]
Я не хотел видеть людей. Я принял решение.
— Думаешь, чеченов перебили, и на всех шконок хватит? И матрасов? И подушек? Ошибаешься, Иван Георгиевич. Пошли драться.
— У них продумано, Николай. Толстый сказал, институт разработал нормы.
— У кого чего продумано? Какой институт? Умному человеку придет в голову нас без охраны оставлять? Миром управляют дураки, это я еще в детстве понял. Извини, Иван Георгиевич, я пойду, иначе опоздаю. Смогу, займу тебе шконку, но не обещаю.
Сипа пошел к ближнему бараку — тому, что был с дверью и окнами. Оттуда доносились ругательства, не один Сипа хотел занять лучшее место.
Окно на боковой стене разбилось, на камни выбросили парня без куртки, в порезанных уже штанах, он попытался встать, но не смог и, дернувшись, затих.
У ближнего барака скопилась толпа: дверь закрыли, внутрь не пускали, орали изнутри, что мест уже нет. Сипа еще успел проскочить, а после никого не пустили. Те, что не успели, пошли посмотреть 2-й барак, недостроенный, но с крышей. Зашли, высунулись из пустых оконных проемов, убедились, что жить там будет трудновато, и вернулись к 1-му, попытались выломать дверь, но она неожиданно открылась, изнутри ткнули гвоздодером, топором ударили, резали и пыряли ножами кого попало, и толпа отступила. Самые сообразительные поспешили воспользоваться хоть каким-то преимуществом, возвратились к навесу и, не разбираясь в содержимом, начали переносить ящики и коробки в недостроенный барак.
Я встал со скамейки, прошел мимо растерзанного склада.
Галечный пляж заканчивался за причалом, путь к леднику преграждали отвесные скользкие скалы, чтобы их обойти, надо было за бараками подняться к большим валунам, потом в гору лезть, сделать крюк по седловине вдоль залива и опять спуститься на берег.
Парень так и лежал под окном. Я его узнал. Вместо уха у него чернела подсохшая рана, одноглазый ударил топором, и щека порвана — это я ключами ткнул. Тогда парню удалось выжить, но, как выяснилось, ненадолго. А вертлявый был, кусался.
Я обошел его, протиснулся по стене.
Из разбитого окна неслась на свежий воздух ругань. Я слышал стоны, удары, рычание даже. Я вспомнил, что где-то поблизости Гога Звягинцев, он переоделся, поел и запросто может обдумывать очередное жертвоприношение. Я не хотел заглядывать в окно. Чего туда смотреть, как за шконки друг друга убивают? Но посмотрел, дурак любопытный. Окно было расположено высоко от земли, я подтянулся, ухватился за обломок рамы.
В проходе между рядами двухъярусных шконок полз колонист с перерезанным горлом. Обезьян вытер нож о его куртку, и что-то сказал, и пальцем погрозил. Я спрыгнул. Ну и что я увидел? А что хотел увидеть? И как мне себя после этого назвать?
У ящиков с продуктами снова возникла драка, покалечили кого-то, но не до смерти, еды действительно было много, нормы правильные, к тому же рассчитывали на 239 человек, а с корабля сошли 216 живых, ключей неразобранных 37 плюс-минус еще 2–3 трупа, в итоге максимум 180 колонистов будут обживать колонию «Новая Земля», продуктов, одежды и спальных принадлежностей им досталось на 25 % больше, чем рассчитано. Но с другой стороны если посмотреть, одеяло я взял грязное, других не было, кто-то 2 забрал или 3. И продуктов тоже испортили уже много. Возможно, нормы составлялись с учетом порчи, но зубную пасту испортили всю и еще чего-нибудь испортили, а могли и бараки поджечь, и чичи нас могли всех убить, и прибой бы барахтал 200 трупов. Все-таки Сипа прав, миром управляют дураки.
Я пошел дальше, и скоро колония скрылась за валунами.
Я прыгал с камня на камень, карабкался по осыпям. Если бы не мешок, шел бы быстрее, но я никуда не спешил.
Из-за спины донесся крик. Я обернулся. Море было далеко внизу. Это как же надо кричать, чтобы я услышал. Опять оперный певец? От чего можно так громко закричать? От боли или от страха. От какой боли? От какого страха?
Я вспомнил самый первый и самый страшный свой страх.
Мне было 5 лет, я жил в 5-этажном доме на 1-м этаже в новом тогда районе с голыми пустыми дворами. В нашем дворе росло единственное дерево. Его привезли уже взрослым на грузовике, выкопали яму посреди футбольной площадки, закидали торфом, полили из шланга. Кому-то не нравилось, что мальчишки гоняют мяч и орут, вот и привезли это дерево. Когда рабочие уехали, мы собрались у дерева и стали думать, как его использовать, раз уж оно растет на нашей футбольной площадке. Мы пошли на помойку и долго рылись в баках, пока не нашли достаточно веревок, чтобы сплести канат и сделать тарзанку. До осени мы катались на тарзанке, а все собаки, домашние и бродячие, ссали на дерево и чесали спины о влажную кору. У нас во дворе была стая бродячих собак — 7 рыжих и 2 серых, одна из рыжих, самая старая, имела кличку Рожа, она была вожаком стаи и матерью остальных рыжих. Мы размышляли, почему собаки приходят ссать на дерево. Наверное, дерево разрушило старые границы, перевернуло их собачий мир, и собаки торопились пометить территорию. А чесались, чтобы заодно и почесаться. Почему бы не почесаться, если пришлось тащиться к дереву и метить его. Я подумал тогда, что и собаки такие же ленивые, как люди. Вот и папа мой тоже. — пойдет в овощной на горке за дынями или за картошкой, а заодно купит в киоске маленькие книжечки со смешными историями про слонов и обезьянок. А просто так пойти за книжечками он не догадывался никогда, только заодно с дынями или картошкой.
После нескольких волн эпидемий, экономических кризисов, голодных бунтов, войн, развалов когда-то могучих государств уцелели самые стойкие – те, в чьей коллективной памяти ещё звучит скрежет разбитых танковых гусениц…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Человек — верхушка пищевой цепи, венец эволюции. Мы совершенны. Мы создаем жизнь из ничего, мы убиваем за мгновение. У нас больше нет соперников на планете земля, нет естественных врагов. Лишь они — наши хозяева знают, что все не так. Они — Чувства.
«Каждый день по всему миру тысячи совершенно здоровых мужчин и женщин кончают жизнь самоубийством… А имплантированные в них байфоны, так умело считывающие и регулирующие все показатели организма, ничего не могут с этим поделать».
«Сначала исчезли пчёлы» — антиутопия, погружающая читателя в, по мнению автора, весьма вероятное недалёкое будущее нашего мира, увязшего в экологическом и, как следствие, продовольственном кризисе. В будущее, где транснациональные корпорации открыто слились с национальными правительствами, а голод стал лучшим регулятором поведенческих моделей, а значит и всей человеческой жизни. Почти всё население сосредоточено в мегаполисах, покинув один из которых, герои открывают для себя совершенно новый мир, живущий по своим, зачастую гораздо более справедливым правилам, чем современное цивилизованное общество. 18+.
Три сестры на изолированном острове. Их отец Кинг огородил колючей проволокой для них и жены территорию, расставил буйки, дав четкий сигнал: «Не входить». Здесь женщины защищены от хаоса и насилия, идущего от мужчин с большой земли. Здесь женщины должны лечиться водой, чтобы обезопасить себя от токсинов разлагающегося мира. Когда Кинг внезапно исчезает, на остров прибывают двое мужчин и мальчик. Выстоят ли женщины против них?
Поразительный кулинарный триллер одного из ярчайших авторов современной Аргентины, достойного соперника Федерико Андахази. Именно таким, по мнению критиков, мог бы получиться «Парфюмер», если бы Патрик Зюскинд жил в Южной Америке и увлекался не бесплотными запахами, а высокой кухней.«Цезарю Ломброзо было семь месяцев от роду, когда он впервые попробовал человеческое мясо» — так начинается эта книга. Однако рассказанная в ней история начинается гораздо раньше, на рубеже XIX и XX вв., когда братья-близнецы Лучано и Людовико Калиостро, променяв лазурные пейзажи Средиземноморья на суровое побережье Южной Атлантики, открыли ставший легендарным ресторан «Альмасен Буэнос-Айрес» — и написали не менее легендарную «Поваренную книгу южных морей»…
«Священные чудовища» французской литературы Уэльбек и BHL, которые видят мир в абсолютно противоположных ракурсах, неожиданно находят точки соприкосновения.«Marianne», 4 октября 2008 г.Враги общества — переписка между Мишелем Уэльбеком и Бернаром-Анри Леви. Этот сборник, составленный из 28 писем, вышел в издательствах Flammarion и Grasset в 2008.Темы, которые авторы затрагивают в своих письмах друг другу, простираются от литературы и литературной карьеры до философии и религии, от места художника в современном обществе до перспектив развития современного общества.
Новый шедевр английской готической литературы!Самый громкий дебют со времени выхода «Тринадцатой сказки» Дианы Сеттерфилд.Семейные тайны и зловещие предсказания, оригинальные персонажи и мелодраматические повороты сюжета — все с избытком присутствует в этой увлекательной и по-настоящему английской книге. Если Диана Сеттерфилд в своей «Тринадцатой сказке» напоминала читателю о романах сестер Бронте, то Ф. Э. Хиггинс погружает нас в таинственную атмосферу историй Диккенса и Оскара Уайльда. Ладлоу Хоркинс, коварно преданный собственными родителями (повествование, как когда-то в «Острове сокровищ» Стивенсона, идет в основном от лица юного героя), попадает в маленький и очень странный городок, где почти каждому жителю есть что скрывать, где торговка книгами готова на убийство ради бесценного экземпляра, где ростовщик берет в заклад людские тайны.
В 1955 году увидела свет «Лолита» — третий американский роман Владимира Набокова, создателя «Защиты ужина», «Отчаяния», «Приглашения на казнь» и «Дара». Вызвав скандал по обе стороны океана, эта книга вознесла автора на вершину литературного Олимпа и стала одним из самых известных и, без сомнения, самых великих произведений XX века. Сегодня, когда полемические страсти вокруг «Лолиты» уже давно улеглись, южно уверенно сказать, что это — книга о великой любви, преодолевшей болезнь, смерть и время, любви, разомкнутой в бесконечность, «любви с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда».В настоящем издании восстановлен фрагмент дневника Гумберта из третьей главы второй части романа, отсутствовавший во всех предыдущих русскоязычных изданиях «Лолиты».«Лолита» — моя особая любимица.