Новая весна - [29]

Он все еще улыбался, улыбался, явно ничего не понимая.

— Одно из предназначений органа осязания — это осуществление контакта с другими людьми, — настаивала она. — Глубокого, интенсивного контакта сознания с сознанием. Нам даже не позволяют использовать его до тринадцатилетия, но потом жрица показывает, как это делается, после чего мы можем подыскивать себе партнера.

Он беспомощно посмотрел на нее и покачал головой.

Она взяла его руку:

— Партнерами могут быть — мужчина и женщина, женщина и женщина, мужчина и мужчина. Понимаешь, это не похоже на спаривание. Это единение душ. Ты соединяешься с тем, с кем ты хочешь разделить душу.

— Соединиться, — сказал он и слишком усердно улыбнулся.

— Да, соединиться. Я делала это лишь однажды. В день своего Отношения — когда мне исполнилось тринадцать, — со жрицей Болдиринфой. И с тех пор ни разу. В этом плане никто не интересовал меня. Но если бы я могла соединиться с гобой, Кандалимон…

— Соединиться?

— У нас бы получился такой контакт, которого мы никогда в жизни не ведали. Мы смогли бы разделить Гнездо-истину и нам бы не пришлось пытаться говорить на языке друг друга, потому что язык соединения находится вне обыкновенных слов. — Она оглянулась, чтобы проверить, закрыта ли дверь. Ее мех вспотел, а грудь учащенно поднималась и опускалась. В ноздри ей ударил ее собственный отвратительный мускусный запах, — это был запах животного.

Надо было заставить его понять.

Она осторожно подняла свой орган осязания и, выбросив его вперед, позволила ему легко скользнуть по органу осязания Кандалимона.

Контакт длился какое-то мгновение. Он был похож на удар молнии. С поражающей ясностью она почувствовала его душу: гладкий бледный пергамент, на котором мрачным отчетливым чужеродным почерком были начертаны странные надписи. В его душе была огромная свежесть, нежность и необычность. Повсюду царила затемненная аркадами тайна Гнезда. Он был открыт для нее, полностью уязвим, поэтому можно было без труда соединить их души самой тесной связью. Облегчение, радость и даже нечто, что могло бы считаться любовью, наполнили ее душу.

Но после первого ошеломляющего мгновения, закинув свой орган осязания назад так, что тот находился вне зоны ее досягаемости, он с неприятной резкостью прервал контакт. Издав хриплый дребезжащий звук — нечто среднее между рычанием и джикским стрекотанием, — он неистово замахал на нее обеими руками, как это обычно делали человеконасекомые. Его обезумевшие глаза расширились от страха. Потом он отпрыгнул назад и, в поисках защиты, забрался в угол, трясясь от ужаса. Его лицо представляло собой застывшую маску страха и потрясения — ноздри расширились, губы натянулись, обнажив зубы.

Потрясенная содеянным Нилли Аруилана смотрела на него широко открытыми глазами.

— Кандалимон?

— Нет! Прочь! Нет!

— Я не хотела напугать тебя. Я только…

— Нет! Нет!

Его начало трясти. Он бормотал что-то непонятное на языке джиков. Нилли Аруилана протянула к нему руки, но он отвернулся и еще ближе прижался к стене. Она уходила от него, полная стыда и злости.

* * *

— Есть какие-либо успехи? — спросила Таниана. Нилли Аруилана бросила на нее мрачный взгляд:

— Немного. Но они не такие огромные, как мне бы хотелось.

— Он еще не может говорить на нашем языке?

— Учится.

— А язык джиков? Ты что-нибудь вспомнила?

— Мы не разговариваем на языке джиков, — низким хриплым голосом сказала Нилли Аруилана. — Он пытается позабыть все, связанное с Гнездом. Он хочет снова стать плотью.

— Плотью, — повторила Таниана. От странного подбора слов дочери у нее пробегал по коже мороз. — Ты имела в виду, частью Нации?

— Да, именно это я имела в виду.

Таниана пригляделась повнимательней. Как всегда, ей хотелось заглянуть в душу дочери, скрывавшейся за маской. В сотый раз она мучилась догадками о том, что же произошло с Нилли Аруиланой за месяцы, проведенные ею под поверхностью Земли — в таинственном лабиринте Гнезда.

— А как насчет договора? — спросила Таниана.

— Ни слова. Пока. Мы еще не насколько хорошо понимаем друг друга, чтобы говорить о чем-либо другом, кроме простых вещей.

— Президиум соберется на следующей неделе.

— Мама, я тороплюсь, насколько это возможно. Насколько он позволяет. Я пыталась ускорить события, но возникли… проблемы.

— Что за проблемы?

— Проблемы, — отвернувшись, повторила Нилли Аруилана. — Ах, мама, оставь меня! Думаешь, это так просто?

* * *

Три дня она не могла себя заставить встретиться с ним. За едой для Кандалимона к ней присылали караульного. Потом она пришла, принеся поднос со съедобными зернами и небольшими красноватыми насекомыми, известными как «рубинчики», которых она насобирала утром в выжженной солнцем местности возле северо-восточного склона холмов. Не произнеся ни слова, она робко протянула ему еду. Он молча взял поднос и набросился на рубинчиков, засовывая в рот грубые тельца быстрыми жадными движениями рук, так, словно не ел несколько недель.

Потом он поднял на нее глаза и улыбнулся. Однако в течение всего дневного визита держался на определенном расстоянии.

Она знала, что возникшая между ними трещина не была безнадежной. Требовалось время заживления. Она понимала, что попытка соединиться с ним была слишком поспешной и самоуверенной. Наверное, он сам еще не понимал назначения своего органа осязания. Наверное, быстрое возникновение близости с ним оказалось для него слишком сильным ощущением. Его длительное пребывание среди существ, у которых эмоции совсем другого плана, возможно, мешало ему почувствовать, к какой расе он принадлежит.