Новая Шехерезада - [33]

— Но у тебя ведь «Жигули»! — может быть, не совсем кстати встрял я.

— Это здесь у меня «Жигули»... Ровно в восемь ноль-ноль мне надлежало быть в офисе у телетайпа — остальное не играло никакой роли!.. Справедливости ради надо отметить, — не совсем охотно, но старательно выговорил он, — передо мной уже проехала по шоссе одна машина, солдаты даже отсалютовали ей — видимо, это был один из главарей переворота... следом поехал я. Солдаты медленно повернули дула пулемета к машине. Я сидел в машине, как истукан, неподвижно глядя перед собой. Краем глаза я увидел, что солдаты заколебались. Если человек так спокойно едет по пустому шоссе — то, наверное, имеет на это право? Один из них все же, подняв руку, двинулся к машине. Не понижая — но и не повышая скорости, я, не поглядев на него, проехал мимо. И здесь я впервые почувствовал, что значит это выражение — «затылком чувствовать дуло»!

— Да-а-а! — я вытер пот. Я, кажется, тоже «почувствовал дуло». — Ну — а дальше? — спросил я.

— Дальше все очень просто! — Сашок сбросил оцепенение, расслабился. — Ровно в восемь ноль-ноль я вошел в мой офис — на счастье, он не был еще оцеплен (он будет оцеплен через полчаса). Радио как раз передавало речь нового диктатора. Обычный набор трескучей демагогии, — сморщился Сашок, — будто бы все это проделано исключительно в интересах народа, и так далее... Я подошел к телетайпу и передал сообщение. Конец последней фразы был обрублен. Но у нас, журналистов, твердое правило — вся главная информация должна быть упакована в первой фразе, так что обрубленная концовка придала моему сообщению дополнительный эффект. У телетайпа в Москве дежурил мой приятель, Витя Капков. Он передал сообщение по каналам, так и оставив концовку обрубленной, добавив лишь слова: «На этом связь с нашим корреспондентом оборвалась». Скоро об этом знал Нью-Йорк, Париж, Рим!

— ...А как — связь оборвалась?

— Ворвались солдаты, — спокойно и буднично проговорил Александр.

— Да-а-а... Ну и как все было потом?

— Все так, как и должно быть. Шеф добрался в офис только на следующий день. Естественно, он рвал и метал. К тому же он не понимал — следует ли мне тут же врезать строгача за самоуправство, или представить к награде за инициативу? К счастью, сообщение из Москвы поставило все на свои места, шеф понял, что его звезда закатилась, пожал мне руку и ушел петь свои грустные песни! — Сашок широким жестом выкинул окурок в окно.

Мы мчались в четвертом ряду от тротуара в потоке машин по широкому Садовому кольцу... Да-а-а! Москва взбадривает!

— А что там с Семеном у вас произошло? — поинтересовался я.

— А что? — холодно проговорил он. — То, что и должно было произойти с недобросовестным человеком! Вскоре после вылета из Москвы — это было, кажется, на самолетной стыковке в Агре — он затащил меня в бар и прерывистым шепотом сказал: «Знаешь, я почувствовал страшную тоску по родине!» — и под эту тоску тут же выпил три или четыре «хайболла». Пожав плечами, я сказал, что не поздно еще вернуться, — в ответ он выпил еще. И уже на месте он каждый вечер являлся ко мне, жаловался на тоску и стаканами глушил мою водку, — видимо, родина у него прочно ассоциировалась с водкой. Уничтожив все мои запасы, он стал ходить к другим. На чужбине от тоски, сам понимаешь, никто не может отмахнуться. Но он всем уже надоел. Кончилось тем, чем и должно было кончиться, — он был доставлен в полицейский участок из одного... экзотического заведения за попытку уйти, не расплатившись. Он кричал, что давал сувенир — русскую матрешку, что о таких матрешках мечтает все прогрессивное человечество и только эти негодяи не оценили ее! Ночью он явился ко мне в самом расхристанном виде: «Выручай, друг!» Я принял его в самой первой от входа комнате и сказал, что не хочу тонуть вместе с ним. Потом он пытался мне всучить, как бы в подарок, не совсем приличную пепельницу — видимо, чтобы я, рискуя карьерой, пронес ее через таможню, а в Москве бы он потребовал ее обратно! Удивительно, как быстро упал этот некогда... вполне порядочный человек! Через два дня он уже мог заливать свою тоску... так сказать, из первоисточника! — Сашок накинул темные очки, как бы отгораживаясь от всех нелепых людей.

— А ты как... с женой там был? — после паузы спросил я.

Сашок удивленно поднял брови:

— Разве ты не знаешь, кто моя жена? Корифейка в Большом! Если мы и сталкиваемся с ней более чем на час — то исключительно при случайном скрещении наших рейсов где-нибудь в аэропорту Аддис-Абебы...

— И идете в элегантный бар! — с завистью проговорил я. — Вот бы мне так встретиться с моей женой!

— Ты плохо представляешь себе эту среду! — с горечью проговорил он. — Единственное развлечение, которое они позволяют себе, — это перебирать ячневую крупу! У моей жены имеется уже изрядная коллекция курьезов, найденных в крупе!

— Да-а-а... Здорово... Но шмоток ты ей, наверное, кучу оттуда навез?

— Ты думаешь, она наденет вещи оттуда? Даже если Париж и то... уже дико раздражает ее!

Мы ехали в подавленном молчании, потом он вдруг подрулил к тротуару и подошел к ослепительной красавице на остановке — я даже зажмурился от страха: что он, с ума сошел? — подходит к такой! Когда я разожмурился, Сашок что-то строго выговаривал красавице, та робко кивала. Потом он вернулся в машину, резко захлопнул дверцу и нервно закурил.