Новая игра - [19]
— Дьявол, — шёпотом отреагировал Мастер. И покосился на Азиата: — Все дьяволы преисподней! Как тебе это нравится, а?
— Мне это, Дядюшка, совсем не нравится, — честно признался лжечукча. — Парочка ещё та, валет и дама… Не что-нибудь, а марьяж. Хорошо хоть, что младший…
Он сразу как-то поскучнел, насупился, сделался меньше ростом. Чувствовалось, что с блондинкой и с её спутниками — обоими — он познакомился не сегодня. И знакомство ему никакого удовольствия не доставило.
Арийцы тем временем подошли поближе, и дама заговорила по-китайски:
— А что это приверженцы Трясины Судьбы тут делают, а? Шли бы вы, узкоглазые, в своё болото!
Дауфман зарычал, натягивая поводок.
— А от кого я это слышу? — немного делано удивился Мастер. — Может, от тех, кто уже разок совался сюда, да мало что получилось? Вы бы не шумели, фрау, здесь вам не оккупированная Европа. А за «узкоглазых» отдельный спрос будет…
— Ты что это себе позволяешь, валет? — встрял плечистый европеец. — Или забыл, сукин сын, что разговариваешь с дамой?
«Вот именно, с дамой, — мстительно подумал Мирзоев. — И с валетом при ней. Да ещё битым…»
— Ну так пусть она меня своей картой покроет. Если сможет, — показал зубы Мастер и зло, совсем не величественно сплюнул, став похожим на уголовного авторитета. — Где хотим, там и гуляем. Здесь Россия, свободная страна.
— Я тебя, узкоглазый гад, крыть не буду. Это сделает моя собака, — суживая глаза, прошипела блондинка. И, к удивлению лжечукчи, вместо ожидаемого «фас!» дала рычащему псу вполне выставочную команду: — Зигги! Зубы!
Кобель послушно ощерился, показывая действительно страшные зубы. Немка же вдруг сунула руку в слюнявую пасть, после чего провела мокрой ладонью вдоль длинного, непонятно откуда выхваченного клинка. Что она имела в виду, оставалось не очень ясно, только вот попадать под этот нож Азиату расхотелось окончательно.
— Ну что, Конфуций недоделанный? — хищно осведомилась фрау. — Ещё поговорим?
Её спутник перебросил на руку куртку, висевшую на плече, и под защитного цвета материей обрисовался узнаваемый силуэт немецкого автомата. Землекоп же внезапно бросил работу — и попёр вперёд, держа свою лопату как штык:
— Суки позорные, падлы! Всех раздербаню, ушатаю, на ноль помножу! Очко порву на немецкий крест, век воли не видать!
Вот такой шофёр-немец, водитель элегантного «БМВ», умевший, оказывается, выражаться со всей проникновенностью российского зэка. Кричал он очень напористо, на высоких тонах. Кто понимал, слышал сразу — это был голос не фраера, это был голос вора.
— Всё, племянничек, отходим, — сделал правильные выводы Мастер (а иначе он бы Мастером не был). — Ладно, ладно, коллеги, пусть будет по-вашему. Мы уходим. Можете в своё удовольствие рыть себе могилу…
— Вон отсюда! — рассекла воздух ножом блондинка. Лезвие свистнуло, с него полетели капли собачьей слюны, неведомо что в себе содержавшей, и Мирзоеву понадобилось усилие, чтобы не шарахнуться прочь. — Ещё раз сунешься, пожалеешь! Чёрного короля натравлю. Или забыл, как ты подставил его во время Первой-то Опиумной войны.[45]
Мастер молча развернулся и широко зашагал прочь. Когда сталкиваются настоящие Силы, могучие охранники с отточенными лопатами становятся подобны осенней листве, кружащейся на ветру.
Когда за спиной осталось не менее двух ли, Дядя остановился передохнуть и сказал:
— Подлинное мужество не выставляется напоказ. Копилка цела, когда она пуста. Благородный муж предпочтёт отсутствующее наличному. Он примет то, в чём чего-то недостаёт, и отвернётся от того, что уже закончено, ибо понимает в душе, что всё находится в хаосе дао. — Он посмотрел на Азиата, на притихшую охрану и ткнул пальцем назад. Движение было исполнено такой мощи, что, попадись под палец кровельный лист, в нём осталась бы дыра. — Пусть роют! Когда они закончат, придём мы. Придём и возьмём своё. Но вначале, — тут он снова кинул взгляд на Мирзоева, — нужно организовать наблюдение. Я хочу знать всё об этом их шофёре! А главное, сколько и на какую глубину он нарыл своих шурфов. Ясно? Очень хорошо… Вот ты, дорогой племянник, и займёшься. Ибо, когда от дерева остаётся только корень, видно, что красота его кроны — бренная слава. Когда человек лежит в гробу, становится ясно, что почести и богатства суть пустяки. Да, власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воистину чист. Но тот, кто касается и при этом не имеет на себе грязи, чист вдвойне. И где бьёт источник таинственного благочестия, смывающий в одночасье всю скверну души?
В это самое время у холма тоже шёл разговор, правда, без восточной премудрости.
— Чтоб они сдохли, жёлтые скоты, — в последний раз выругалась блондинка и вытерла нож о рукав куртки, видимо ничуть не боясь то ли отравы, то ли заразы, что могла перейти на него из пасти дауфмана. Спрятала клинок и обратилась к притихшему землекопу. — Ганс, вы не могли бы рыть побыстрее?
На самом деле это был не вопрос, а приказ.
— О, моя владетельная госпожа… — зримо приуныл тот, сплюнул и сделался похожим на хорька. Только не в курятнике, в капкане. — Быстрее никак. Потому что глина. Проклятая кембрийская глина. А ещё жара, солнце, насекомые… Мне бы напарника, госпожа…
