Ностальгия по убийству - [10]

А сама подумала: «Если бы Джонни видел меня сейчас подлизывающейся к драматургу!.. У него бы селезенка лопнула от смеха».

— Все замечательно, — вздохнул Берт, — кроме парочки пустяков.

— Хочу услышать о будущем спектакле из первых уст, — сказала я так, что самой стало противно.

Толстяк начал теребить свои усики.

— Ну... Нам надо создать нечто ностальгически-трепетное из жизни полузабытой кинозвезды... Я говорю про Нину Фарр. Мы придумали с Иганом кое-что. Но тут Нина выкинула номер: притащила эту крашеную рухлядь, у которой нет ни шеи, ни талии. Когда-то она играла роли авантюристок, но это не значит, что и сегодня ее можно затянуть в корсет и заставить танцевать канкан.

— Понимаю, кого вы имеете в виду, — Трейси Денбор.

— Да, Трейси... — Он посмотрел на меня и вздохнул. — Мы придумали такой ход: спектакль в спектакле. Изнанка мюзикла. Репетиции и все такое... О чем это я еще хотел сказать? Ах, да! — Берт хлопнул себя потной ладонью по лбу. — У главного персонажа, кинозвезды, которая решила тряхнуть стариной, есть красавица-дочь. Мать хочет сделать из нее знаменитость, но дочь не интересуют ни кино, ни театр. Она мечтает лечить туземцев где-нибудь в дебрях Африки или Австралии. Подвижническая натура... Однако дочь хочет помочь своей мамочке: ходит на репетиции, подбадривает, утешает... Ну, как мы придумали?

— Класс! — я сделала восхищенное лицо. — И чем все заканчивается?

— Сейчас расскажу. Но я вижу: ваш бокал пуст. Разрешите снова его наполнить?

— Пожалуйста.

Пока толстячок вертелся у бара, я провела «наружный осмотр» гостиной. Иган Ганн, очевидно, отправился спать, раздосадованный тем фактом, что моим вниманием овладел его соавтор. Лежит, наверное, в койке и кусает локти от досады. Алекс Блант и Нина Фарр заняли вдвоем одно кресло. Хм... Я не пуританка, однако подобные трюки проделываю только в интимной обстановке, а не на виду у всех. Черт побери! Трейси и Уолтер делают то же в другом кресле! Если Нина сидела на коленях у Алекса, то Уолтер — на коленях у Трейси. Воздержусь от комментариев.

Вернулся Берт, неся два бокала с лимонадом. Берт сел и прижался к моему бедру, надеясь на ответный жест. Я не стала его делать, впрочем, и отодвигаться тоже.

Драматург произнес какой-то сложный тост — на хинди, как он пояснил. Когда я попросила перевести его, Берт покраснел.

— Это пожелание... Чтобы ваша грудь не осталась без внимания... Мэвис, вы можете не беспокоиться. У вас такая потрясающая фигурка... На чем я остановился?

— На пересказе сюжета, — я поставила пустой бокал на столик. Берт сделал то же самое.

— Да... На премьеру стареющей кинозвезды пришли друзья Нины — актеры, режиссеры, критики... Ну, в общем, половина Голливуда и часть бродвейской публики. Они должны стать свидетелями триумфа актрисы. И вот...

Он умолк, затягивая мелодраматичную паузу. Я терпеливо ждала.

— И вот за пять минут до начала спектакля актрисе сделалось дурно. Нервы не выдержали, сказалось напряжение... За кулисами — паника. Что делать?

— Я знаю. Раз дочь посещала все репетиции, она невольно выучила роль назубок. Пусть дочь отыграет премьеру вместо матери.

Кажется, я сразила этого гения наповал. Берт только хлопал глазами. Наконец он закрыл рот и сухо поинтересовался:

— Кто вам рассказал? Иган?

— Нет. Я догадалась сама.

Тут мистер Бэнкрофт окончательно расстроился и умолк. Его губы надулись, а усики задрожали.

— Не огорчайтесь, Берт, — попробовала я вернуть ему хорошее настроение. — Я догадалась о таком повороте, потому что очень внимательно слушала вас и смотрела... Я умею читать мысли других людей... Иногда.

Он долго решал: поверить мне или нет. Мой ласковый взгляд сделал свое дело, и толстячок оттаял.

— Мэвис, все должно быть так, как вы сказали: вместо матери на сцену выйдет дочь. Но публика ведь, надеется увидеть своего старого кумира — рыжеволосую Нину. Поэтому дочери придется надеть рыжий парик.

— Это будет триумф Нины, — подхватила я. — Все ведь уверены, что видят именно ее — такую легкую, веселую, музыкальную...

— Вы опять прочитали мои мысли?

Тут он обиделся всерьез. Надулся, напыжился и даже отодвинулся от меня.

— Я угадала чисто случайно! Извините, Берт. Но как вы все прекрасно придумали! Замечательная идея! Ужасно интересно!

Он покосился, но ничего не сказал.

— Берт, милый, я и не думала дразнить вас. Все вышло ненароком... Что по сюжету было после премьеры? Расскажите! Я сгораю от любопытства.

— Но вы все знаете! — разлепил он плотно сжатые губы.

— Честное слово — нет! Хотите поклянусь?

После непродолжительного молчания драматург продолжил:

— Ладно, слушайте... Шоу стало сенсацией Бродвея. Бурная реакция в прессе, записи на радио... Мать молчит, но дочь... Она ведь попала в сложное положение: вынуждена быть на сцене собственной матерью, то есть выступать вместо матери...

— Представляю, как она мучается! — с жаром воскликнула я, боясь переиграть.

— И вдруг сюжет делает крутой вираж...

— Не может быть!

Толстячок снова навалился на меня всем телом.

— Когда-то Нину любили два человека. Она выбрала одного и вышла за него замуж — он стал отцом ее дочери. К тому моменту, когда затевается премьера на Бродвее, он умирает. Нина — вдова. Что касается второго мужчины, то этот человек оказался однолюбом. В его жизни есть только одна женщина — Нина. Стараясь ее забыть, он лазает по горам, участвует в военных операциях, забирается в прерии и джунгли... Случайно узнает о готовящейся шумной премьере на Бродвее — прочел в какой-то газете. И захотел увидеть Нину. Пришел на спектакль. А после шоу прибежал с цветами за кулисы, чтобы поздравить любимую женщину с грандиозным успехом. Он предлагает ей руку и сердце. А на самом деле разговаривает с дочерью в гриме Нины. Вы представляете, Мэвис? Девушка видит перед собой благороднейшего мужчину, влюбляется в него! И продолжает играть на сцене!