Ностальгия по чужбине. Книга первая - [66]

— Может быть, поговорим, как мужчина с мужчиной? У вас ведь тоже есть жена…

— Есть, — радостно кивнул Воронцов. — И дети есть, и внуки… А какая связь? Я что-то не улавливаю…

— Разве вам недостаточно моего слова?

— Честно?

— Естественно.

— Не я придумал законы спецслужб, Мишин… — Воронцов говорил отрывисто и жестко. — Мне тоже в них не все нравится. Не скрою: были моменты в работе, когда и мне хотелось взбунтоваться, протестовать, просто отомстить… Но я этого не сделал. Жить надо по законам. Сантиметр в сторону — и то, что ты делаешь, уже называется иначе. Ты нарушил закон, Мишин. И потому я тебя ненавижу. Говорю об этом прямо, в глаза, поскольку продолжаю уважать тебя как мужчину, сильную личность… Но не как чекиста. Такие как ты позорят нашу службу. А ты опозорил ее многократно. И если в тебе осталась хоть капля благородства и чувства профессионального долга, ты не должен сейчас унижаться передо мной и вымаливать какие-то снисхождения, не должен вести со мной этот унизительный торг. Как бывший офицер КГБ ты обязан выполнить то, что от тебя потребуют, а затем пустить себе пулю в лоб, не дожидаясь позорной для чекиста процедуры расстрела…

— А при чем здесь моя жена? — тихо спросил Мишин. — И ребенок, которого она должна родить? И разве вы, благородный и чтящий законы генерал-полковник КГБ, не нарушаете нравственный кодекс чекиста, похитив и насильно удерживая иностранную гражданку, беременную женщину, чтобы использовать в качестве рычага давления на вышедшего из-под контроля сотрудника?..

— Я слишком устал для дискуссий на моральные темы, — Воронцов откинулся на спинку стула. — Короче: что ты хочешь от меня?

— Отпустите Ингрид.

— Даже не думай об этом!

— Вы делаете ошибку, Юлий Александрович.

— Возможно…

— Я ведь выполню то, что вы от меня ждете.

— Конечно, выполнишь, — кивнул Воронцов. — Но только я при этом буду спокоен до самой последней секунды.

— Что будет с ней потом?

— Ее отпустят, — медленно произнес Воронцов. — Ты мне не веришь?

— Я просто отвечаю вам взаимностью, — мрачно процедил Витяня. — И потом, у меня не будет возможности убедиться, сдержали ли вы свое слово…

— Тебе нужны гарантии, да?

— Да, — кивнул Мишин. — Но только гарантии РЕАЛЬНЫЕ.

— Предложи — обсудим, — пожал плечами Воронцов.

— Ничего в голову не лезет…

— Что же ты от меня-то хочешь? Проблема твоя, Виктор, ты и формулируй…

— А вам не страшно, Юлий Александрович?

— Мне?! — окрысился Воронцов. — Чего, по-твоему, я должен бояться?

— Ситуации, при которой я сумею сформулировать, — негромко ответил Мишин и встал. — Просить вас действительно не о чем. Что ж, я сделал попытку договориться с вами по-мужски…

— Да ты никак мне угрожаешь? — усмехнулся Воронцов и покачал головой. — Мы с тобой, Мишин, по счастью ходим разными дорогами. И по-разному уйдем на тот свет. С того момента, как ты ударился в бега и сотрудничал с нашими врагами, ты стал для меня не более чем инструментом. И я постараюсь использовать этот инструмент строго по назначению. А что касается твоей супруги, то не заводись попусту: мы не варвары и просто так, без надобности, никого в расход не пускаем. Она и твой ребенок проживут столько, сколько отвел им Создатель. Прощай, Мишин. И постарайся сделать все, что от тебя потребуют. Ибо в противном случае планы Создателя буду корректировать я лично…

10

Перелет Лос-Анджелес — Цюрих.

Январь 1986 года.

После скоротечных крестин, организованных Бержераком за полноценные десять тысяч долларов, мне досталось в принципе благозвучная фамилия Лоуренс, но совершенно непотребное имя — Гортензия. Воображение — этот вредный источник по сути дела всех наших жизненных проблем — тут же увело мои ноги в кадку с щедро унавоженной землей. Впрочем, представить себе женщину, которой могло бы понравиться это растительное имя, не хватило даже моего воображения. Хотя на мужчин, как это ни странно, оно производило впечатление. Я убедилась в этом сразу же, на контроле в международном аэропорту Лос-Анджелеса, когда сидевший за стойкой пожилой таможенник с обвислыми седыми усами, явно перепутав имя британской брюнетки с ее фамилией, вежливо поинтересовался, возвращая мне паспорт:

— Вам понравилось в Америке, мисс Гортензия?

— О да! — воскликнула я, с облегчением убедившись, что десять тысяч долларов были потрачены не зря. — Чем-то напоминает наше графство Кент, только намного грязнее. И еще эти огромные машины, которые издают страшную вонь и ездят, почему-то, сикось-накось…

— В каком смысле «сикось-накось»?

— Ну, как еще можно ездить, если руль у машин — с левой стороны?!

— Ничего не поделаешь, мисс Гортензия, — шевельнув усами, вежливо улыбнулся таможенник. — Англия, мэм, и есть та самая жопа, из которой растут наши американские ноги…

Юджин назвал бы этого работника таможни настоящим патриотом. Честно говоря, и мне в этот момент было приятно за Америку…

То ли на меня подействовал успешный дебют британского паспорта, то ли потому, что тревога за Юджина после разговора с доктором Уэйном перестала терзать мою душу, но долгий перелет до Цюриха, включая полуторачасовую остановку в лондонском Хитроу, где нас поили безвкусным чаем и галетами, отдаленно напомнившими безрадостное мытищинское детство, прошел практически незаметно. Подчинившись безмолвному требованию защитных рефлексов организма, я беспробудно спала. Без сновидений, просыпаясь только после толчка шасси о посадочную полосу…