Ностальгия по чужбине. Книга первая - [43]

Какое-то время, по причине отсутствия реальных альтернатив, Серостанов просто терпел, успокаивая себя тем, что, в конце концов, курс выживания в экстремальных условиях проходят даже солдаты срочной службы. Так что, кадровому майору ГРУ с восьмилетним опытом работы за бугром, сам Бог велел терпеть… Правда, его беспокоило, что информация весьма деликатного и скоропортящегося характера накапливалась и накапливалась, а человеческие возможности запоминания, как известно, хоть и обширны, но, все-таки, ограниченны. Через полгода он уже напоминал сам себе забитый по самую щель почтовый ящик, который местный почтальон по непонятной причине упорно игнорирует. С каждым днем удерживать в голове непрекращающийся поток информации становилось все труднее и труднее; Серостанов нес и берег себя, как драгоценный сосуд, думая только о том, как бы не расплескать его специфическое содержание к моменту, когда о нем, наконец, вспомнят и соизволят поговорить по душам.

Но почтальон так и не появлялся, превращая его существование в сущий кошмар…

У профессии разведчика-нелегала или, крота, нет аналогов. И вовсе не в плане вредности или опасности этой работы. Всякая работа, — тем более, в наш сумасшедший век, — содержит определенную долю риска. Труд спелеолога или, скажем, водолаза, по сути дела, намного опаснее. Ведь, если не увлекаться детективной литературой, то работа нелегалов — те же занудство и бюрократизм, только под вымышленным именем, на иностранном языке и на чужой территории. Все равно как петь на итальянском арию Хозе, но так, чтобы публика поверила в итальянское происхождение тенора. Разница же заключается в том, что спелеологам и водолазам ни при каких обстоятельствах не нужно скрывать ни свою профессию, ни привычку принимать с утра пораньше 150 грамм с сосиской, изображая из себя в первой половине дня добросовестного работника, а во второй — заботливого мужа. При наличии комплекта жизненных неурядиц, все они, честно исследовав структурные особенности сталактитов или отвинтив допотопный гермошлем, возвращались в конце дня или недели домой. Нелегалы же счастья трудиться по системе «дом-работа-дом» лишены по определению. О реальности вялотекущей депрессии и первых признаков раздвоения личности, как следствие затянувшегося пребывания вдали от родных берез, говорить просто нет смысла. Но самое страшное, когда к перечисленным прелестям жизни о существовании крота в чужой стране элементарно забывают, даже не удосужившись черкнуть пару строк открыточкой. Мол, так и так, уважаемый господин Салливан, в ГРУ нынче большая заваруха, кадры тасуются, будущее не определено… Так что, извини, братец-крот, не до тебя нам сейчас… И спустя год полного забвения Серостанов занялся самым опасным для мужчин его возраста и профессии делом — стал задумываться о смысле жизни. Много лет назад, в учебном заведении закрытого типа, никак не связанным с восточной филологией, Серостанову преподавал один тип, в исполнении которого форма обучения ряду специфических дисциплин представлялась простой и надежной, как зубило в школьной мастерской по трудовому воспитанию подростков. «Ничего и никогда не записывать, — вдалбливал тип вкрадчивым голосом вора в законе. — Все запоминать и держать в голове. Увижу у кого-нибудь записную книжку — вырву прямую кишку и намотаю на ваш же локоть!..» Серостанов поверил этому человеку и с тех пор только и делал, что запоминал, запоминал, запоминал…

Когда до второй годовщины необъявленного отлучения от профессиональных обязанностей оставался ровно месяц, Серостанов начал потихоньку звереть. Однако железная выучка и природное терпение взяли верх: трезво рассудив, что другого выхода все равно нет, он продолжал ждать, когда его, наконец, расконсервируют. К тому моменту он впервые почувствовал, что в психологическом плане находится на грани срыва. Быть англичанином больше десяти лет (особенно, если ты со всех сторон стопроцентный русский) — очень трудно. Быть британским подданным и безвылазно жить среди арабов — почти подвиг. Оказаться же выщелкнутым из обоймы офицером ГРУ, зарабатывать себе на хлеб репортажами на Би-Би-Си о контрастах арабской действительности и проводить законный трехнедельный отпуск дома, в Лондоне, в компании невероятно пресных приятелей — это уже полное самоотрешение. Крот без связи — даже если его фамилия не Протасов, а Салливан — все равно живой труп.

С какой стороны ни смотри…

Конечно, Серостанов предпринимал попытки (естественно, в жестких пределах соответствующих инструкций) связаться с высоким начальством. Однако дважды обнаружив свой тайник пустым, он понял, что три человека в руководстве военной разведки, которые знали о его существовании, по всей видимости, либо отправлены на пенсию, либо занялись политикой. И забыли сообщить о его существовании четвертому…

* * *

Бар в отеле «Рамзес» был одним из трех мест в Каире, где Серостанов мог спокойно пить джин и надкусывать бутерброды, не вспоминая бессмертную мысль академика Семашко о том, что без санитарной культуры нет культуры вообще. Здесь, в основном, собирался дипломатический корпус, иностранные журналисты, изредка захаживали арабы из числа правительственных чиновников, с наивной тщательностью скрывавшие свои симпатии к западному образу жизни. Заведение было оборудовано кондиционерами, двери плотно закрывались, что сводило к минимуму риск узреть в собственном стакане пару-тройку зеленых мух, отчаянно боровшихся за выживание в любой среде.