Ностальгия по чужбине. Книга первая - [32]

— Не стоит так слепо верить в систему Станиславского! — нежно проворковала я, безуспешно пытаясь ущипнуть Юджина через мягкую кожу дубленки. — Выйди из образа, дорогой! Как минимум половине этого городка ты известен как мой муж. Так что, нет никакого смысла разыгрывать из себя постороннего. Ты дождешься, парень, что я перережу все телевизионные кабели в доме…

— Это ты мне рассказывала про Фадеева? — спросил Юджин, увлекая меня в сторону ближайшего бара, до которого было метров пятьдесят.

— Про какого Фадеева? — Рассеянно спросила я. Мысли витали где-то вокруг белой таблички с номером таксофона. — Александра?

— По-видимому, да.

— Почему, по-видимому?

— Потому, что других я все равно не знаю.

— Что именно я рассказывала?

— Ну, что он относится к Сталину как к своей матери. То есть, любил и боялся?

— Возможно. А что?

— А то, что я отношусь к тебе так же, дорогая.

— Да ну? — Я теснее прижалась к его руке. — Ты что, действительно меня любишь и боишься одновременно?

— Ага, — Юджин кивнул и посмотрел на меня через плечо. — Особенно, когда ты становишься чрезмерно веселой. Как сейчас, например… Когда тебе перезвонят?

Я остановилась.

— Откуда ты зна…

— Когда? Через полчаса?

— Через час…

— Значит, все равно надо где-то переждать и выпить по чашке кофе. Или чего покрепче…

Он галантно распахнул передо мной деревянные двери бара «Колумб», из которого, как ни странно, доносились шумная мужская многоголосица.

— Они что, вчера не все допили? — Я поморщилась от сигаретного дыма и резкого запаха пива. Меньше всего в тот момент меня привлекала перспектива оказаться в шумной компании похмеляющихся мужиков. Хотя в Америке — справедливости ради надо отметить — эта картина не казалась такой омерзительной, как на привокзальной площади в Мытищах, выстроившаяся у ларьков в очереди за водкой толпа небритых мужиков сучила в нетерпении ногами, как новорожденные, которых в кульминационный момент насыщения оторвали от материнской груди…

— Только настоящий мужчина способен после ночи беспробудного пьянства добрать свое наутро, — не без гордости хмыкнул мой муж. — Это, дорогая, и есть Америка!..

— В таком случае, вся Россия сплошь состоит из настоящих мужиков. Разница лишь в том, что эти, — я кивнула на нескольких мужчин, облепивших, словно мухи клейкую ленту, высокую стойку бара, — через часок-другой разлягутся на своих продавленных диванах перед телевизорами, а те, — я кивнула на дверь бара, будто Советский Союз начиналась там, за углом, — пойдут на работу…

— И что они на ней наработают?

— А это уже не твоего ума дело!

— Почему это не мое? — возмутился Юджин.

— Государственная тайна! — Я многозначительно подняла указательный палец и села за столик у окна.

— Вэл, какие еще тайны от своего народа? — Юджин опустился напротив и жестом подозвал бармена. — Ты же гражданка США, девушка. Раскалывайся немедленно!

— Не буду, начальник.

— Почему не будешь?

— У меня двойное гражданство.

— А тебя его лишили, дорогая! — голос моего мужа звучал почти торжествующе.

— Лишить можно только невинности, — спокойно возразила я. — На худой случай, любимой работы. Но только не гражданства…

— Никак не соображу, что же сделало тебя философом? — улыбнулся Юджин. — Неужели жизнь в Америке?

— Жизнь в Америке с тобой, — уточнила я. — И еще мои дети, которые, не имея советского гражданства, общаются со мной по-русски…

— Что будете пить? Мэм? Сэр?..

Бармен Римас, про которого завсегдатаи бара шутили, что он запросто может спрятаться за шваброй, встал между нами как полуживой фрагмент выполненного в реалистической манере полотна «Вредная работа».

— Мне виски. Чистое. Безо льда.

Я с неудовольствием отметила про себя, что Юджин обдумал заказ заблаговременно.

— Мисс?

— Мне эспрессо. Двойной. Без сливок.

— Если мне не изменяет память, утром ты находился на волосок от смерти, — не без ехидства напомнила я, когда тощий Римас скрылся за стойкой. — Даже телефонную трубку взять не мог…

— Что, в самом деле не мог?

— Так это выглядело со стороны.

— Все правильно: совам нельзя вставать рано.

— А пить рано неразбавленный виски совам можно?

— В зависимости от того, кто эта сова — мужчина или женщина. Кстати, Вэл, сова какого рода?

— Не подлизывайся!

— Я серьезно.

— Ты как кого меня спрашиваешь? Как филолога или как жену?

— Как филолога, — подумав, сказал Юджин.

— У совы, пьющей по утрам неразбавленное виски, нет ни рода, ни племени.

— А что бы ты ответила как жена?

— Как жена я бы полностью поддержала филолога.

— Я люблю тебя именно такой…

Он протянул ладонь к моей щеке.

— Какой «такой»?..

Я прижалась щекой к его теплой ладони и закрыла глаза. Господи, как я любила его руки — огромные, сильные руки мужчины, казавшиеся на вид грубыми и неуклюжими, а на самом деле такие мягкие и гладкие, как шелк… Каждая клеточка моей кожи помнила все его прикосновения, все до единого… Как и мужчины, женщины плохо переносят отсутствие свободы, они также не любят ощущать чрезмерный контроль над собой. Естественно, если сами к этому не стремятся. Тем не менее, я не сомневалась, что даже самая свободолюбивая и эмансипированная баба на свете сразу же согласилась бы на бессрочную зависимость от мужчины, имей она гарантию, что касаться ее будут только ТАКИЕ руки.