Ностальгия - [39]
Джеймс Борелли между тем навестил дядю: живую легенду, можно сказать — топ-топ-топ, тук-тук (следы ботинок, взмахи трости). По всей видимости, есть разница между родственным визитом дома — и в далекой чужой стране. Ощущение такое, словно приходишь засвидетельствовать свое почтение: одно дело — турист, другое — знакомый экспатрианта. Гектора Винсента Фрэнка затянуло в стремительный водоворот 1939-го, что ныне предстает в крапчатом черном-белом цвете, в клубах дыма над разгромленными нефтеперерабатывающими заводами. Но зачем по сей день сидеть в четырех стенах в нетопленой комнатушке в Сохо? Ему было шестьдесят четыре, все зубы на месте, тощий, кожа до кости, сплошь острые углы (колени, локти, нос), как в буквах «L» и «К»: распрямляясь, он пощелкивал и полязгивал, точно складная линейка плотника. До дома доходили самые разные слухи, но дядя Гектор так и не женился. Брился он опасной бритвой, подправляя ее на кожаном ремне: дурной знак!
Борелли поднялся по лестнице над бутербродной.
Почти тотчас же ему пришлось заговорить громче, чем обычно. На противоположной стороне улицы, примерно на той же высоте, вибрировал грохотом стриптиз-бар: пульсация нарастала и затихала; нечто подобное вскорости началось и за смежной стеной, под аккомпанемент топота и свистков. Как только один источник шума смолкал, тут же «включался» второй. В придачу в тесной комнатушке дядины лицо и плечи омывал неаппетитный красновато-коричневый отсвет от мигающей неоновой вывески напротив: «У ФРЕДДИ — ШОУ ЧТО НАДО!»
— Думается мне, в аду оно примерно так же, — прокомментировал дядя.
Он лежал в постели.
Борелли повесил трость на спинку стула.
— У меня тоже такая есть. Дай-ка глянуть. Похожи — один в один, если не ошибаюсь. Занятно… Ну, как поживаешь-то?
Борелли присел на стул.
— Да неплохо.
— Вижу. Истинный стоик. А как там моя прелестная сестри-и-ца? Когда ж это она в последний раз приезжала? Шесть лет назад? Ну, как мать-то?
Австралийский акцент по-прежнему ощущался. Слова, внезапно выдохшись, повисали в воздухе. Или, как казалось Борелли, выскакивали из ниоткуда, подавая знаки. Едва различимая гнусавость никуда не делась: ветер пустыни «смазывал» английскую скороговорку.
Такого рода голосовые настройки необходимы, чтобы сбавить треклятую скорость слов на широких просторах пустынной «А'стральи». Иначе слова путешествуют слишком быстро. Сходная речевая «смазанность» развилась в Соединенных Штатах Америки. По контрасту кажется, будто британцы произносят звуки столь отчетливо, чтобы постичь влажность, изгороди, отсыревшие стены и проулки, равно как и бессчетные слова, которыми пользовались их предшественники…
— Явная вероятность, — кивнул дядя. — Я шел примерно в том же направлении. Не берусь утверждать, что из этого следует, будто великие умы мыслят сходным образом, но нас же не световые годы разделяют. Всегда любопытно обнаружить, что кто-то думает примерно так же, как и ты. С другой стороны, мы с тобой — родная кровь.
Действительно: мелкие черты напротив словно драпировали лицо матери Борелли; маска, что тут и там смялась и утратила форму. Нижние веки и шея сделались дряблыми. Смутно ощущаемая властная сила заключалась в фамильной лобной кости, в ее ширине и покатости. Наследственные тени вокруг глаз делали старикана похожим на настороженного орла, а матери Борелли придавали вид скорбно-побитый. По мере того как текли минуты, проявлялись и другие мелкие «улики».
В профиль дядин нос был в точности как у Борелли. А на затылке топорщились два-три некогда темных завитка.
— Ты давно в постели?
— Вот уж многие годы.
— Я имею в виду, сегодня.
— Это мой рабочий стол, — зевнул маститый старец. — Я увяз по уши. И чем больше раскапываю, тем больше запутываюсь. Кажется, совсем близко подобрался, только протяни руку, и тут, фью! — ты еще дальше, чем был. То и дело открываются новые грани. Усердие и настойчивость — вот все, что нужно. Никакого тебе роздыху, никаких выходных. Одна работа.
По правде сказать, на постели валялось несколько девчачьих журналов, и тут же — «Анатомия меланхолии»[54] и новый арабский словарь с вытисненными на обложке полумесяцами цвета слоновой кости. Рядом лежал красного цвета томик в мягкой обложке: «Новая теория зрительного восприятия» Дана; по иронии судьбы, из него торчала лупа. И еще — Коран, и блокноты, и клочки зеленой бумаги; а у подушки — латунный бинокль.
Борелли взял в руки «Тысячу и одну ночь» — и отложил в сторону.
— Я тут с группой. Эта штука наводит меня на мысль об Африке. Мы сперва там побывали. Группа ничего себе. До каннибализма пока дело не дошло.
— И куда же эта ваша группа направится дальше?
— В Америку.
— В многажды оклеветанную Америку, — откомментировал дядя.
Борелли прошелся по комнате. Без трости он слегка прихрамывал.
— Мы все в солнцезащитных очках и при фотоаппаратах. Наверное, ничем не отличаемся от любой другой группы. Но кто знает, о чем мы думаем? Я вот хотел у тебя спросить: что следовало бы посмотреть в Лондоне, если бы выбирать пришлось что-то одно?
Борелли замешкался у окна, и — Господи милосердный! — напротив стояла нагая женщина. Причесывалась. Груди — маленькие, белые. Из-за пустого наружного ящика из-под гераней ноги ее казались короткими и толстыми. А за окном этажом выше прошла рыжая девица: из одежды на ней не было ничего, кроме черного лифчика. Завидев Борелли, она остановилась, широко расставила ноги, помахала. Борелли отпрянул. Но его уже заприметили и остальные, включая пышногрудых близняшек за одним из окон и знойную вест-индийскую красотку этажом ниже и двумя окнами левее. Поверхность неказистого строеньица словно ожила: нежные кариатиды призывно махали, завлекали, поддразнивали. Ну иди сюда, иди!
Однажды некто Холленд засадил множеством эвкалиптов свое поместье в Новом Южном Уэльсе и заявил, что выдаст красавицу-дочь лишь за того, кто сумеет правильно распознать все сотни разновидностей этого зеленого символа Австралии. И пока один ухажер за другим отсеиваются, случайно встреченный девушкой бродяга рассказывает ей историю за историей — о несбывшихся возможностях, об утраченной любви.Впервые на русском — ярчайший образец австралийского магического реализма. Готовится экранизация с Николь Кидман и Расселом Кроу в главных ролях.
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Все прекрасно знают «Вино из одуванчиков» — классическое произведение Рэя Брэдбери, вошедшее в золотой фонд мировой литературы. А его продолжение пришлось ждать полвека! Свое начало роман «Лето, прощай» берет в том же 1957 году, когда представленное в издательство «Вино из одуванчиков» показалось редактору слишком длинным и тот попросил Брэдбери убрать заключительную часть. Пятьдесят лет этот «хвост» жил своей жизнью, развивался и переписывался, пока не вырос в полноценный роман, который вы держите в руках.
Впервые на русском — второй роман знаменитого выпускника литературного семинара Малькольма Брэдбери, урожденного японца, лаурета Букеровской премии за свой третий роман «Остаток дня». Но уже «Художник зыбкого мира» попал в Букеровский шортлист.Герой этой книги — один из самых знаменитых живописцев довоенной Японии, тихо доживающий свои дни и мечтающий лишь удачного выдать замуж дочку. Но в воспоминаниях он по-прежнему там, в веселых кварталах старого Токио, в зыбком, сумеречном мире приглушенных страстей, дискуссий о красоте и потаенных удовольствий.
«Коллекционер» – первый из опубликованных романов Дж. Фаулза, с которого начался его успех в литературе. История коллекционера бабочек и его жертвы – умело выстроенный психологический триллер, в котором переосмыслено множество сюжетов, от мифа об Аиде и Персефоне до «Бури» Шекспира. В 1965 году книга была экранизирована Уильямом Уайлером.
Иэн Макьюэн. — один из авторов «правящего триумвирата» современной британской прозы (наряду с Джулианом Барнсом и Мартином Эмисом), лауреат Букеровской премии за роман «Амстердам».«Искупление». — это поразительная в своей искренности «хроника утраченного времени», которую ведет девочка-подросток, на свой причудливый и по-детски жестокий лад переоценивая и переосмысливая события «взрослой» жизни. Став свидетелем изнасилования, она трактует его по-своему и приводит в действие цепочку роковых событий, которая «аукнется» самым неожиданным образом через много-много лет…В 2007 году вышла одноименная экранизация романа (реж.