Норвежская новелла XIX–XX веков - [30]

По чести сказать, не было у Рейерсена такого желания — набивать свою каюту скучнейшим благочестием, он-то думал повеселиться денек с веселыми девушками за вином и пряниками, как в былые славные времена. Но что ему оставалось делать?

Он вытаскивает из рундуков и с койки дырявые вещи, приносит флаг, и Паулина принимается за работу. Она почти все время молчит. Рейерсен наливает ей рюмку вина, она пьет, но потом все так же молчит и так же прилежно трудится.

— Слушай, Паулина, — начинает он, чтобы к ней подольститься, — счастливая ты, что к богу пришла.

— Вы правильно говорите, — отвечает она. — Пора бы и вам к нему обратиться.

Рейерсен отвечает:

— Может статься, что я не так теперь далек от него, как прежде.

— Вы так думаете? — спрашивает она.

— По-моему, в последнее время дело пошло на лад.

— Вот и слава богу, — говорит она.

Но язык у нее развязался, и престарелая девица начинает говорить о боге. Рейерсену уже и самому жалко, что он натолкнул ее на эту тему; ему стало скучно, да и не мог старый греховодник толково объяснить, отчего он в последнее время пришел к богу. Сказал только, что у него словно бы чувство такое появилось.

— Ты сердце-то от него не запирай, — стала она увещевать, — не запирай от него сердце.

Рейерсен подливает ей вина и снова угощает пряниками.

— Девчонки-то на берегу смеялись. А ты им теперь расскажешь, что Рейерсен не обидел тебя.

Они выпили. Но чуть он попытался перевести разговор на более земные дела, как она снова принялась шить еще усерднее прежнего и на него не обращала внимания. Он не смел напомнить ей о былых веселых деньках двадцать лет тому назад, у него уж вертелось на языке сказать об этом, но он не решился.

Становилось все скучней и тоскливей, часы шли, флаг был уже готов, но Рейерсен так и не услышал от нее веселого смеха.

— Ну, хватит на сегодня, — сказал он, когда ему стало совсем уже невмоготу. Он побросал свое рваное старье в сундук и отправил Паулину на берег.

День был испорчен, замысел не удался.

А что ему, спрашивается, оставалось? Кончилось его царствование. Так-то. И больше он не поведет «Южную звезду» в эту дыру, есть и другие места, где можно вялить рыбу. Это он-то старый? Ничего, это мы еще сегодня посмотрим. Ваше здоровье!

Он выпил рюмку. Он прилежно напивался в одиночестве и набирался упрямства. Через полчаса он уже пришел в такое состояние, что мог бы потягаться с каким угодно золотопуговичником из почтовых капитанов. С палубы слышен топот. Он опрокидывает еще рюмку напоследок и вылезает из каюты.

Никак пришли рыбу грузить? Он заглядывает в трюм. Четыре девушки заняты работой. Эндре Польден наконец-то заговорил как начальник и против воли загнал их на шхуну. Отлично! Однако теперь шкипер Рейерсен намерен сделать кое-что подходящее к случаю. Внимание! Вот он что-то задумал!

Он слышит, как звенит в пустом помещении смех и болтовня девушек, и думает про себя: «Правильно, люблю веселых!» Только Паулины не слышно.

Издавна было заведено, что девушек, укладывавших рыбу, бесплатно угощали все время, пока шла погрузка. Бесплатное угощение? Ха, уж Рейерсен-то об этом не забудет. Он-то давно уже решил, что в этом году бесплатное угощение будет что надо! Теперь он хозяин!

— Паулина! — позвал он. — Я хочу потолковать с тобой в каюте.

Паулина вылезла из трюма и пошла за шкипером в каюту.

— Ты единственная не отказывалась прийти на шхуну, — сказал шкипер, — я хочу отблагодарить тебя.

— Да вы уж не шикарьте зря.

Но Рейерсен решил шикарить. Все, что есть, — ничего ему не жалко. Эй, кок, растопляй плиту, вари кофе! А шкипер тем временем достает и ставит на стол вино и пряники. Паулина прямо на пир попала.

— Как вернешься в трюм, скажи девушкам, что шкипер Рейерсен не обидел тебя, — говорит он.

Они выпили, поели всласть. Рейерсен хлопает престарелую девицу по плечу. Она встает и собирается вернуться к своей работе.

— Ты сиди, — говорит он, — посидим-ка с тобой, поболтаем. Я больше не вернусь сюда вялить рыбу.

— Да что вы говорите? — спрашивает она.

Рейерсен кивает:

— Нынче последний раз.

Что-то всколыхнулось в старом девичьем сердце. Она опустила глаза и спросила:

— Когда вы отплываете?

— А вот как погрузят рыбу. Завтра или послезавтра в ночь.

Она снова села.

— Храни вас господь! — говорит она словно про себя.

— А теперь выпьем-ка за это, — отвечает он, главным образом, чтобы не допустить опять до разговоров о божественном. — Так что ж, Паулина, когда замуж-то собираешься?

Она посмотрела на него гордым взглядом и сказала:

— Вы меня дурачите?

— Дурачу? — переспрашивает он. — Это почему же?

— Разве же я могу выйти замуж, когда я одноглазая? — спрашивает она.

Рейерсен расшумелся:

— А почему бы и нет? Подумаешь, не велика беда.

В душе она была ему за эти слова благодарна, ей тоже так казалось. Подумаешь — глаз потеряла. А вообще-то она ничуть не хуже других. Не повезло ей, чужой ребенок выколол ей глаз. А потом шли годы, и, кроме бога, ей не на кого было опереться. Случалось, она плакала из-за этого глаза. Но руки и ноги у нее зато здоровые, крепкие, крепкая шея — этого у нее никто пока не отнял.

Рейерсен снова доливает рюмки. Он наклоняется к ней и не желает слушать никаких отказов — велит пить. Он здесь в последний раз, а она единственная из всех его утешила, он ее век за это помнить будет. Оба растрогались от таких разговоров, Рейерсен взял девушку за руку, а Паулина сидит здоровая, ядреная. Вдруг он обнял ее за шею и говорит: