Норвежская новелла XIX–XX веков - [135]

— Видишь, папа?

И отец, улыбаясь, кивал и отвечал, что да, он, мол, тоже видит эти красивые цветы.

Годы шли, время текло в усадьбе, как и повсюду на земле. Старший мальчик стал уже помогать в поле. Дома мать хлопотала по хозяйству. Она все еще была красива. А вот у Арна стали седеть виски, на его широковатом лице появились глубокие морщины, кожа потемнела от солнца и ветра, руки стали походить на грабли от тяжелой работы, которой ему приходилось заниматься изо дня в день. Но теперь у него была благоустроенная усадьба, в хлеву стояли четыре коровы, и овец было не меньше, чем у других. Чудеса, да и только, дивились односельчане. Кто бы мог подумать, что у Арна на все это сил хватит? Да к тому же не суждено ему и видеть дело рук своих.

Но Арн больше не тужил об этом. Он выдержал такую страшную борьбу, о которой никто и помыслить не мог. В первые годы он как бы не осознавал вполне своего положения. Все его усилия были направлены на то, чтобы научиться ходить вслепую, научиться жить без чужой помощи. Гордость и самолюбие не позволяли ему обременять других. Он полз на коленях от хлева к дому, много раз на дню он падал и разбивался в кровь. Но все это миновало, он постепенно приноровился «видеть», куда идет. И тогда пришло то, что было во сто раз хуже синяков и ссадин: мысли… мысли… Только теперь он осознал, что никогда больше не увидит своей деревни, соседских усадеб, людей, которых он раньше видел всякий день. Никогда больше, проснувшись весною поутру, не увидит он черемухи во дворе, берез вокруг дома. Не видать ему больше ни цветов вдоль тропки, ведущей в деревню, ни маленькой белоствольной березки. Не увидит он и синего неба, словно чаша опрокинутого над деревней, и солнца… солнца! Никогда в жизни не видать ему больше солнца, отныне вся его жизнь будет проходить в черной осенней тьме…

Не раз он хотел наложить на себя руки, но мужества не хватало. Он застыл на месте с веревкой в руке, уставясь на балку, которой собирался воспользоваться. Несколько тяжелых капель скатилось на него, он опомнился и, склонив голову, ушел с веревкой в руке. Так было в первый раз. В другой раз он хлестнул веревкой по стене так, что она задрожала, и из груди его вырвался звериный стон. Он вошел в дом, упал ничком и лежал так, пока не пришли люди.

Теперь Арн давно уже примирился с судьбой. И он знал, что было тому причиной. У него хорошая жена, и он счастлив и рад этому, как рад всему, что его окружает. У него есть она, есть резвые, здоровые дети, есть вдоволь земли, чтобы прокормить их всех. Чего же еще желать человеку? Почему люди так много требуют от жизни? Когда он думал о прошлом и вспоминал о несчастье на руднике, ему начинало казаться, что, может быть, все, что с ним произошло, было для его же блага. Никто не знает, как сложилась бы его жизнь, не случись с ним этой беды. Может статься, он не был бы так счастлив, а может, и вовсе был бы несчастлив…

Так размышлял Арн, поднимая новину, вскапывая последний невозделанный участок отцовской земли. Эта работа уже подошла к концу, но теперь оставалось очистить поле от нескольких валунов. К динамиту он прибегать не собирался, достаточно будет зарыть камни глубоко в землю. Правда, валуны огромные, и сладить с ними будет нелегко. Удалось бы зарыть их под пахотный слой, он и то будет доволен.

Арн принялся за валуны. Всю осень день за днем он приходил на свое поле и все копал и копал. Старший мальчик помогал ему; работник из него выйдет на редкость дельный. Вдвоем они зарыли уже много камней, но самые крупные все еще оставались наверху. Отец с сыном осторожно подрывали землю под валунами, яма должна быть достаточно глубокой, чтобы камни целиком осели в нее, а не то будут выступать через край, того и гляди заденешь плугом.

В вечерних сумерках поздней осени вся ватага ребятишек приходила к отцу и брату на поле. Они, как и в прежние времена, спорили о том, кому вести отца, и Арн по очереди брал их ручонки в свои огромные, заскорузлые от работы руки. Старший мальчик считал себя уже большим. Он шел первый, задумавшись, степенно, как взрослый, хотя был всего на полтора года старше сестры. Но тринадцать лет — года немалые, через год он уже пойдет на конфирмацию.

Во дворе их встречала Олина. Она ласково улыбалась им, она тоже была счастлива. Видно, к лучшему, что все так вышло. Она с любовью смотрела на своего мужа, с которым ей ни разу в жизни не довелось встретиться взглядом. Но они смотрели друг на друга внутренним взором и были довольны тем, что видели.

Арна и его жены давно уже нет в живых. И маленький рудник стоит в горах вымерший, заброшенный. Не грохочут здесь больше взрывы, лишь осенним днем изредка прогремят один-два ружейных выстрела в глубине леса, который с каждым годом все гуще разрастается на бурых скалах. То здесь, то там, точно отверстие на месте выбитого глаза, зияет провал штольни. Внутри, под обвалившимися камнями, под прогнившими, замшелыми столбами деревянной крепи шуршит вода. Кап, кап, кап, — стучат капли, срываясь на камень. Это похоже на мерное тиканье часов, которое звучит в глубочайшей тишине, какая только может быть на земле.