Норвежская новелла XIX–XX веков - [127]

Он жил все это время в особом мире. Пел, когда играл с сыном, пел, когда строгал, пел, когда пилил, пел, когда шлифовал и красил. Ему являлись образы далекого детства. Когда он закрывал глаза, он видел их перед собой. Вот человек-обезьяна прыгает с дерева на дерево, а внизу под ним львы в бессильной ярости точат когти о стволы деревьев, потому что не могут залезть на них. А вот герои «Таинственного острова», засевшие в пещере на высокой скале. Всякий раз, когда последний человек взбирается наверх, они втаскивают за ним двухсотфутовую веревочную лестницу. Он видел Робин Гуда и его людей, построивших на дубах, в густой листве, хижины с ложем из пахучей травы. Они сидят верхом на толстых дубовых ветвях, и сверху им видно далеко вокруг. Молчаливый тенистый лес, жужжащие мухи, поющие птицы, большие старые дубы с кронами, изобилующими листвой, ветерок, шепчущий в листьях, под ними ковер, усыпанный желудями. То там, то сям виднеется гриб с красной шляпкой. И вот они сидят там тихо, держа руку на веревочной лестнице, и наблюдают за лесной дорогой, по которой, как известно, пройдут солдаты, одетые в броню.

Но особенно запечатлелась в его памяти картинка из книжки или журнала, который он видел много, много лет назад. На этой картинке был нарисован большой дуб, в котором жили гномы. В некоторых местах кора была срезана, так что можно было заглянуть прямо к гномам. Было видно, как они живут, были видны маленькие лестницы, маленькие комнатки, маленькие кроватки, маленькие столики. А маленькие окошечки в коре! В каждом окошке папа-гном, мама-гномиха и гномик-малыш. А под деревом у самой двери сидит белочка. Наверное, это она приносит гномам орешки!

Иногда, рассказывая сыну какую-нибудь историю, отец останавливался. Что понимал малыш из рассказов отца? И понимал ли отец то, о чем спрашивал малыш? Что представлял себе малыш, когда спрашивал о домике, о веревочной лестнице, о гноме? И отца удручало, что он не может заглянуть в душу ребенка.

Знает ли он своего собственного сына?

Ему так хотелось знать сына, он так хотел завоевать его доверие, стать его другом!

Больше месяца продолжалась работа. Но вот в четверг к вечеру она была закончена.

Потный, но счастливый, ввинтив последний винт в ящик, отец слез с кровати, на которой стоял. Только очень прочные винты могли удержать домик под потолком.

Вот он продел два свободных конца веревочной лестницы через кольца и завязал узлы.

Лестница висела.

Он как будто написал поэму. Поэму об утраченном детстве, о ребенке, который был болен и хил, ребенке, который не мог лазить по деревьям и веревкам, ребенке, который месяцами лежал в постели, ребенке, который никогда не ходил на лыжах, ребенке, который не купался в море, ребенке, который не прыгал, ребенке, который сидел на подоконнике, укутанный шарфом, и смотрел, как другие дети играют на улице, ребенке, грудка которого пахнет камфарным маслом, бледном ребенке, который никогда не сорвал ни одного цветка.

Веревочная лестница и домик были и поэмой об утраченном детстве и поэмой об обретенном детстве, пламенной и ликующей. Через сына, через радость сына, через его сказку он вернет свое утраченное детство. Рука об руку они будут странствовать по этой волшебной стране!

Ручками, дрожащими от напряжения, малыш ухватился за веревочную лестницу и поставил ножки на нижнюю перекладину. Он удивился, когда лестница скрипнула, и перекладина качнулась в воздухе. Это была не та лестница, которую он представлял себе раньше. Когда взбираешься по веревочной лестнице, тело не стоит прямо, а висит под углом. К этому нужно привыкнуть!

И малыш попробовал еще раз. Теперь он знал, как это нужно делать.

Ступенька за ступенькой малыш поднимался наверх, медленно и немного мешкая. Но теперь он следил за собой и за лестницей. От третьей ступеньки к четвертой, от четвертой к пятой. Потом он отпустил одну руку и помахал отцу, но чуть было не упустил веревку. И снова от пятой к шестой, самой последней.

— Смотри, — сказал он и дотронулся рукой до потолка.

И осторожно повернулся на перекладине, маленький мальчик в темно-сером комбинезончике, повернулся на веревочной лестнице и протянул руку к маленькому красному домику на потолке. Его лицо было серьезным и скованным от напряжения и сосредоточенности.

— Смотри, — сказал он, — я могу открыть его.

И осторожно, осторожно он чуть-чуть приподнялся и сел на порог маленького красного домика. И осторожно, осторожно, как ему велел отец, протиснулся спиной в домик. Потом он протянул руку и поднял лестницу наверх, чтобы никто не смог взобраться по ней. Потом закрыл дверь.

Отец стоял внизу и смотрел на закрытую дверь. Он крикнул малышу, но сын не отвечал. Отец зашел с другой стороны кровати посмотреть, не выглядывает ли малыш из окна. Но малыша не было видно.

Отец крикнул еще раз, потом он крикнул еще один раз. Но наверху, в маленьком домике под потолком, было тихо.

Тогда отцом овладело странное чувство одиночества, разочарования и грусти.

Он тихо повернулся и вышел из спальни. Ему захотелось побыть наедине со своим горем, побыть с самим собой.

Он хотел, чтобы сын показал ему дорогу в землю обетованную — в детство.