Норвежская новелла XIX–XX веков - [122]

— Да никак это Биргер? — говорит Марта улыбаясь.

Ну, конечно же, он. Сегодня слишком хорошая погода, чтобы сидеть дома, стоишь целый день в пыли на фабрике, так поневоле на свежий воздух потянет. Брел себе наугад, слонялся туда-сюда и вдруг ненароком заметил, что кто-то возится в огороде, вот и свернул сюда.

— Приятная встреча, — отвечает Марта и уже собирается идти к ручью за водой, как Биргер берет ведро.

— Я принесу тебе воды, — говорит он.

— Стоит ли беспокоиться, такая работа не для заведующего складом.

— Ну, какой я заведующий, — с улыбкой отвечает Биргер.

Однако Марта говорит правду. С прошлого года он заведует складом на фабрике.

Марта берет шестилитровую бадью и спускается вместе с ним к ручью. Тут она ненароком упоминает о том, что Магнихильд приехала домой, для нее они взяли эту бадью.

Потом они возвращаются на поле к Эвену, но он не замечает их, пока они не подходят вплотную.

— Ты никак работника наняла, — говорит он.

— Да вот, повстречала ненароком человека на дороге, делать ему нечего, вот и прихватила его с собой.

Они поливают капусту и болтают о том, о сем, поговорят и снова за работу, потом снова говорить начинают, а сами украдкой поглядывают в сторону дома, все трое. Но Магнихильд так и не появляется.

«Она, поди, насчет кофе с печеньем хлопочет», — думает отец.

«Верно, прихорашивается», — думает Биргер.

«Когда ты только, Магнихильд, за ум возьмешься?» — думает мать.

А Магнихильд взялась за ум. Она накрыла на стол, сварила кофе, поставила печенье. И принарядиться не забыла.

А потом пошла на станцию и накупила разных журналов.

Ненароком.

Перевод Н. Ширяевой

Ангнар Мюкле

А теперь присяжные удаляются

— Да, господин судья! Признаю себя по этому делу виновным. Двоих я поколотил, и они обцарапались, когда я сбил их с ног. И раз уж во врачебном заключении значится, что третий попал в больницу и надолго оглох на одно ухо от моей затрещины, так сами можете понимать, что сомневаться мне насчет правильности заключения никак не приходится. И очень мне даже жалко, что я сделал из десятилетнего парнишки инвалида. Да будь то в моих силах, так я бы отправил его за мой счет лечиться к ушнику, авось слух и восстановился бы! Но, как вы знаете, доходы у меня не ахти какие, и навряд ли я сумею помочь ему таким образом.

А то, что я не считаю себя уголовно наказуемым, господни судья, так на это у меня есть свои причины. Я уже говорил о них и вам и своему защитнику, но готов все повторить перед господами присяжными. Ведь господа присяжные должны решать, являюсь ли я уголовно наказуемым. А еще я хочу сказать, что я не только не наказуемый, а вынужден сказать, что случись со мной то же самое, боюсь, что поступил бы опять так же.

Знаю, что чудно это слышать от человека, который находится под судом и только что узнал, что покалечил маленького мальчика. Поэтому я расскажу про свое дело, как оно было и как я его чувствую. Ведь дело-то идет о чувствах, господин судья, а я вовсе не уверен, что те, кто составлял уголовный кодекс в Норвегии, всегда ясно понимали, как трудно бывает, даже невозможно оставаться в своем уме, когда одолевают чувства. Я много передумал об этом за последний месяц, потому что раньше со мной ничего такого не бывало. И вот думаю я, что в любом законе должен быть параграф, по которому людей освобождали бы от наказания за непредумышленные действия, если чувства достигли точки кипения. А еще думаю, что должен бы иметься параграф, по которому возможные в таких случаях убытки несет общество в целом или, если хотите, налогоплательщики, ежели ни та, ни другая сторона не хотела, чтобы это произошло, но когда оно налетело, как неудержимая лавина.

А случилось это в нынешнем году, шестого мая. Я хорошо помню — ведь это был день рождения у моей старшей дочки. Мне надо было домой — забрать кабеля, которые я там оставил. Как вам известно, я шофер киностудии, а в тот день кой-кому надо было на Бишлет — снимать каких-то приехавших американцев. По дороге домой купил я коробку мороженого, ну, такого, какое в кондитерских продают, знаете, для гостей и все такое прочее. И хотел я его в погреб поставить. Такие коробки и без холодильника долго сохраняются.

Погожий был денек, как сейчас помню! На улице солнце, а на душе у меня было весело, потому что я до мороженого додумался… И правда, я заболтался, да ведь в таком деле, как мое, в два слова не уложишься, господин судья. Ежели все дело сводить к тому, что называется факт, то я изувечил паренька, а в Норвегии это по закону не положено, и, стало быть, я уголовно наказуемый. Хватит об этом! А что я про мелочи рассказываю, так это с умыслом — чувства свои описываю, а чувства для меня и моего дела не менее важны, чем то, что вы называете факты.

Ладно. Было, значит, у меня на душе весело, сидел я себе за рулем да посвистывал. Вот ведь какое дело, господин судья, в наших-то краях профессиональный шофер радуется, когда в кои-то веки солнышко проглянет. Тут уж забываешь, что машину может занести на асфальте, да к тому же не надо вылезать из кабины и валандаться с цепями на колесах, будь они неладны! А когда солнце светит, так я и об наших киношниках думаю. У них ведь тоже жизнь не сплошь малина. Подъезжаю я домой и свертываю на Стенструпскую, а время было, кажись, что-то вроде половины второго.