Нормандия - Неман - [18]

— Если ты отстанешь на вираже, — говорит Бенуа, — ты меня заденешь.

«Значит, мне нельзя отставать на виражах. Но у меня не получается… не получается… Бенуа, я не умею, не умею, не умею… Конечно, я не потеряю самообладания, но сейчас, в деле, я познаю себя, Бенуа! Я не могу тебе сознаться. Мы здесь двое мужчин, и я сам вызвался быть’ вторым. Но я-то знаю, что по-настоя-щему здесь один мужчина и один юнец».

Так продолжалось еще некоторое время. Он видел, как сверкает впереди винт самолета Бенуа. Они двое были группой. Казалось, между ними протянута тончайшая, но очень прочная нить, которая их неразрывно связывает. Воздух вокруг них терял свою прозрачность. Сначала маленькие облачка стекались к нему, чтобы вдруг накинуться на его самолет, оставляя на ветровом стекле непроницаемые пятна тумана, затем большие тучи закрыли землю и небо и наконец окружили самолет так, что через них лишь смутно угадывался то кусочек неба, то черный клочок земли.

В наушниках прозвучал голос:

— Перье, я тебя не вижу. Слышишь меня?

— Я слышу тебя, но где ты?

Вот оно какое, одиночество. Ни одного звука, кроме рева мотора. И кругом эта вата, в которую вонзаешься, как в сугроб из свежевыпавшего снега. Все исчезло; он даже не знал, где земля. Остался лишь фантастический мир белых облаков, таинственных замков, которые разрушались и возникали вновь по мановению какой-то волшебной силы. В этом мире тумана и SieBeco-мости самолет, твердое сооружение, непоколебимое и неизменное, был инородным телом… Да, вот оно, одиночество. Перье переселился в другой мир: в пульсирующую область туманного неба. Он был похож на пловца, который спустился без скафандра на слишком большую глубину. У него не хватало самообладания выбраться отсюда самому. И он закричал:

— Бенуа, Бенуа, Бенуа, Бенуа! Ты оглох?.,

В наушниках послышался долетевший до него голос, несколько иронический, но такой успокаивающий…

— Все в порядке! Если ты будешь так орать, тобой заинтересуются боши.

Он не осмелился сказать Бенуа, что боши были бы по крайней мере чем-то человеческим в этой леденящей бесчеловечности облаков. Он изо всех сил старался не сбиться с курса.

* Но он не мог ничего сделать, малыш Перье. Когда туман наконец рассеялся, Бенуа уже не было видно. Пропал куда-то, словно испарился. Зато на очень большой высоте и еще очень далеко показались два других самолета. «Это немцы, — подумал Перье со спокойствием, которому сам удивился. — Они сейчас попытаются атаковать меня сзади, это классический прием. Защищаться придется одному. Я же говорил — хуже всего одиночество! Я солгал — мне и расплачиваться. Если бы мне удалось сбить хоть одного!»

Это действительно были немцы. И они имели на своем счету немного больше, чем сто пятьдесят летных часов! Увидев их, Перье призвал на помощь все свое хладнокровие. Он знал, что, не потеряй он так глупо Бенуа, вдвоем они расправились бы с противником. Но наши поступки преследуют нас. Тегеранская ложь могла получить свое логическое завершение здесь, над русской равниной. Как бы то ни было, это его бой. В конце концов, это как раз то, чего он всегда желал… И поскольку он надеялся на удачу — хотя бы один раз, как он сказал Марселэну, — почему бы этому не случиться сегодня?

Но удача не пришла.

Полковник фон Линдт разглядывал бумаги, которые были у него в руках. «Курсант Перье… Родился в Бордо…» Перед ним в ожидании приказаний стоял капитан Дрекхауз.

— Бордо — это во Франции, — тихо сказал он.

— Знаю, — бросил полковник.

«Этак мы никогда не кончим. Что же будет дальше, если побежденная страна отказывается считать себя побежденной? Заключено перемирие, они сотрудничали с нами. И вот! О, эта война — сизифов труд…»

— Вам известно, что такое сизифов труд? — спросил он.

— Да, — отозвался Дрекхауз, — но я думаю, что здесь это знаем только вы и я.

Сизиф без конца поднимает камень на вершину горы. Камень каждый раз катится? вниз. И Сизиф начинает сначала, расточая время, на бесплодную работу. Такое наказание боги ада придумали Сизифу за его преступления.

— Вы знаете, в чем обвиняли Сизифа, господин полковник?

— Да, — ответил фон Линдт. — В гордости. Он возомнил себя равным богам.

— Но он не был богом, — заметил Дрекхауз.

Фон Линдт швырнул бумаги на. стол. На фото Перье старался выглядеть солидным мужчиной.

— Летчик сильно обожжен, — произнес Дрекхауз. — Его отвезли в госпиталь.

— В этом не было необходийости, — раздался чей-то голос.

Оба одновременно, обернулись. В комнату вошли два офицера. Первый, тот, что произнес эти слова, улы-v баясь, приблизился. «Жаба!» — подумал Дрекхауз. Это было верно. Два выкаченных глаза за стеклами без оправы, нездоровая кожа, рот — из тех, что напоминают звериную пасть…

— Лейтенант Хайнрих, гестапо, — представился он.

Дрекхауз чуть не рассмеялся: гестаповцу не следовало бы быть так откровенно похожим на человека своей профессии! Фон Линдт взял себя в руки.

— Что вам угодно, лейтенант? — холодно спросил он.

Улыбаясь, Хайнрих становился еще безобразнее.

— Я пробыл принять пленного. И выполнить приказ.

— Какого пленного? — спросил фон Линдт. — И какой приказ?

— Пойманный партизан должен быть расстрелян.