Нормальные люди - [66]

Через пять минут (июль 2014 года)

На кухне он достает из холодильника банку пива, садится к столу, открывает ее. Через минуту хлопает дверь, он слышит звон ключей Лоррейн. Привет, говорит он – погромче, чтобы она услышала. Она входит, закрывает кухонную дверь. Стук каблуков по линолеуму липкий, будто размыкаются влажные губы. Он замечает, что на абажуре под потолком сидит совершенно неподвижно раскормленная муха. Лоррейн мягко кладет ладонь ему на затылок.

Марианна домой ушла? – говорит Лоррейн.

Да.

Чем там матч закончился?

Не знаю, говорит он. Кажется, пенальти.

Лоррейн отодвигает стул, садится с ним рядом. Вытаскивает шпильки из волос, складывает на стол. Он отхлебывает пива, согревает его во рту, прежде чем проглотить. Муха над головой пошевеливает крыльями. Штора над кухонной раковиной не задернута, можно смутно разглядеть черные силуэты деревьев на фоне неба.

А я прекрасно провела время, спасибо, что поинтересовался, говорит Лоррейн.

Прости.

У тебя вид расстроенный. Что-то случилось?

Он качает головой. На последней встрече неделю назад Ивонна сказала, что видит у него «положительную динамику». Специалисты по психическому здоровью предпочитают такие вот выхолощенные выражения – слова, протертые начисто, будто классные доски, лишенные всяческих коннотаций, бесполые. Она спросила, появилось ли у него ощущение «привязанности». Раньше ты говорил, что застрял между двумя точками, сказала она: и дома чувствуешь себя чужим, и здесь не прижился. Это чувство осталось? Он только пожал плечами. Препараты делают у него в мозгу свою химическую работу, вне зависимости от того, что сам он совершает или говорит. Каждое утро он встает, принимает душ, приходит на работу в библиотеку, не помышляет о том, чтобы спрыгнуть с моста. Он принимает таблетки, жизнь идет своим чередом.

Разложив шпильки, Лоррейн начинает пальцами расправлять волосы.

Слышал, что Иза Глисон беременна? – говорит она.

Да, слышал.

Твоя давняя подружка.

Он берет банку с пивом, взвешивает ее в руке. Иза была его первой девушкой, первой его бывшей девушкой. После того как они расстались, она звонила ему по ночам по домашнему телефону, а трубку брала Лоррейн. Лежа в своей комнате под одеялом, он слышал голос матери: прости, лапушка, он сейчас не может подойти к телефону. Ты лучше с ним в школе поговори. Когда они встречались, она носила брекеты – сейчас, наверное, уже не носит. Да, Иза. С ней он часто смущался. Она делала невероятные глупости, чтобы вызвать у него ревность, а потом разыгрывала невинность, как будто им обоим не было понятно, что она натворила: то ли она действительно считала, что он не заметит, то ли и сама не замечала. Его это страшно бесило. И он отдалялся от нее все больше и больше, а в конце концов написал в эсэмэске, что больше не будет с ней встречаться. Они уже сто лет не виделись.

Не знаю, зачем ей сохранять ребенка, говорит он. Она что, из тех, кто против абортов?

Тебе кажется, это единственная причина, по которой женщины рожают детей, да? Из-за своих отсталых политических взглядов?

Ну, насколько мне известно, с отцом ребенка она рассталась. И кажется, даже не работает.

Я, когда тебя родила, тоже не работала, говорит Лоррейн.

Он пристально смотрит на сложный красно-белый узор из букв на банке пива – завиток на «В» загибается назад, а потом еще и внутрь.

И ты об этом не жалеешь? – говорит он. Я знаю, ты сейчас станешь щадить мои чувства, но ответь честно. Тебе не кажется, что жизнь сложилась бы удачнее, если бы ты тогда не родила?

Лоррейн смотрит на него в упор, лицо застыло.

Господи, говорит она. Ты о чем это? Марианна беременна?

Чего? Нет.

Она смеется, прижимает ладонь к ключице. Вот и хорошо, говорит она. Господи.

В смысле я так полагаю, добавляет он. А если беременна, я тут ни при чем.

Мама его некоторое время молчит, не отнимая руки от груди, а потом говорит дипломатично: ну, это не мое дело.

В каком смысле – ты думаешь, что я вру? Я тебя уверяю, у нас с ней вообще ничего.

Несколько секунд Лоррейн не произносит ни слова. Он отхлебывает пива, ставит банку на стол. Его безумно злят эти материнские выдумки о том, что они с Марианной – пара, при том что прямо сегодня вечером именно это едва не сбылось, впервые за много лет, но кончилось его слезами в пустой спальне.

Так ты каждые выходные приезжаешь домой, только чтобы навестить любимую мамочку? – говорит она.

Он пожимает плечами: если я тебе мешаю, я не буду приезжать.

Да ну тебя.

Она встает, наполняет чайник. Он тупо смотрит, как она опускает чайный пакетик в любимую чашку, снова трет глаза. У него такое ощущение, что он испортил жизнь всем, кто хотя бы мимоходом испытал к нему добрые чувства.

В апреле Коннелл отправил один из своих рассказов – единственный по-настоящему законченный – Сейди Дарси-О’Шей. Через час по электронной почте пришел ее ответ:

Коннелл, как здорово! пожалуйста, давай опубликуем!

Пока он читал эти слова, сердце стучало сразу во всем теле, громко и мощно, будто какой-то механизм. Ему пришлось лечь и вытаращиться в белый потолок. Сейди была редактором университетского литературного журнала. В итоге он сел и ответил: