Нормальные люди - [18]

Да ему, блин, пофиг, говорит Алан. Вообще странно, что он имя-то твое помнит.

Вот и нет, мы с ним были довольно близки. Об этом тоже можешь его спросить, если хочешь. Вот только, боюсь, ответ тебя расстроит.

Отреагировать Алан не успевает – их зовут из дома, хлопает дверь. Вернулась мать. Алан поднимает глаза, выражение его лица меняется, Марианна чувствует, как помимо ее воли и ее лицо тоже преображается. Он бросает на нее взгляд. Нечего врать про других, говорит он. Марианна кивает, молчит. Маме про это ни слова, говорит он. Марианна качает головой. Не скажу, соглашается она. Впрочем, от ее слов ничего по большому счету не изменится. Дениза давно уже решила, что мужчины могут с целью самовыражения проявлять агрессию по отношению к Марианне. В детстве Марианна сопротивлялась, а теперь просто отстраняется, как будто ее это вовсе не касается – по большому счету так оно и есть. Дениза видит в этом проявление холодности и бездушия своей дочери. Она считает, что Марианне не хватает «теплоты», под которой она понимает способность вымаливать любовь у тех, кто тебя ненавидит. Алан уже ушел в дом. Марианна слышит, как закрывается дверь в патио.

Через три месяца (ноябрь 2011 года)

Из гостей этой вечеринки Коннелл никого не знает. Пригласил его один человек, двери открыл другой – безразлично пожав плечами, впустил внутрь. Пригласившего он пока не видит, его зовут Гарет, они вместе ходят на семинар по теории критики. Коннелл заранее знал, что идти на вечеринку одному – глупо, но Лоррейн сказала по телефону, что это, наоборот, здорово. Да я там никого не знаю, возразил он. А она терпеливо сказала: так никого и не узнаешь, если будешь сидеть дома. И вот он пришел, стоит совсем один в забитой народом комнате и не знает, снимать куртку или нет. Торчать здесь в одиночестве – против всех приличий. Он чувствует, что всех смущает его присутствие, все отводят глаза.

Наконец – он уже решил было уйти – появляется Гарет. От облегчения Коннелл чувствует новый прилив отвращения к самому себе, потому что Гарета он знает довольно плохо и тот ему не слишком нравится. Гарет протягивает руку, и Коннелл в отчаянии и смятении чувств невольно ее пожимает. Один из самых гадких моментов в его взрослой жизни. Все смотрят на их рукопожатие, в этом Коннелл уверен. Рад тебя видеть, чувак, говорит Гарет. И я тебя тоже. Отличный рюкзак, прямо в стиле девяностых. У Коннелла совершенно обыкновенный темно-синий рюкзак, который решительно ничем не отличается от рюкзаков других гостей вечеринки.

А, говорит он. Да, спасибо.

Гарет – из тех популярных студентов, которые участвуют в работе кучи кружков и обществ. Он закончил большую частную школу в Дублине, и на кампусе все с ним постоянно здороваются: здорово, Гарет! Гарет, здорово! Здороваются даже через всю главную площадь, только бы он помахал в ответ. Коннелл это сам видел. А раньше и меня замечали, хочется ему пошутить. Я играл в футбол за свою школу. Но здесь эта шутка не покажется смешной.

Выпить хочешь? – говорит Гарет.

Коннелл принес упаковку с шестью бутылками сидра, но сейчас ему не хочется привлекать внимание к себе и своему рюкзаку и нарываться на новые замечания Гарета. Давай, говорит он. Гарет пробирается к столу у стены и возвращается с бутылкой «Короны». Сойдет? – говорит Гарет. Коннелл бросает на него быстрый взгляд, пытаясь угадать, что в этом вопросе – насмешка или подлинное желание угодить. Так и не поняв, говорит: да, нормально, спасибо. В колледже все такие: то задаются по полной, а через минуту подлизываются, чтобы показать, как они хорошо воспитаны. Он потягивает пиво, а Гарет за ним наблюдает. Потом Гарет ухмыляется без видимого сарказма и говорит: развлекайся.

Такова она – дублинская жизнь. У всех одногруппников Коннелла одинаковый выговор, все ходят с одинаковыми макбуками под мышкой. На семинарах пылко выражают свою точку зрения и устраивают импровизированные дебаты. У Коннелла нет таких четко сложившихся взглядов, у него не получается так прямолинейно их формулировать, из-за этого первое время его терзало страшное чувство неполноценности, как будто он ненароком влез в компанию, где все на порядок умнее, а ему приходится напрягаться, даже чтобы уловить общий смысл. Постепенно его стало озадачивать, почему все споры в аудиториях носят совершенно абстрактный характер, без привязки к тексту, и в конце концов он сообразил, что большинство студентов просто ничего не читают. Они каждый день приходят на занятия и с пылом обсуждают книги, которые не прочитали. Тут-то он и сообразил, чем отличается от одногруппников. Им легко иметь личное мнение и с уверенностью его высказывать. Им не страшно показаться невежами или задаваками. Они не дураки, но при этом и не умнее его. У них просто другие отношения с миром, и вряд ли он когда-нибудь поймет этих людей, а они его не поймут точно, даже и пытаться не будут.

В любом случае он ходит только на несколько занятий в неделю, а остальное время заполняет чтением. Он допоздна просиживает в библиотеке, читая тексты к лекциям и семинарам – романы и критику. У него нет друзей, с которыми можно пойти на обед, поэтому за едой он тоже читает. По выходным, если проходят футбольные матчи, он узнает результат из новостей, вместо того чтобы посмотреть игру, и снова погружается в чтение. Однажды вечером – библиотека уже закрывалась – он как раз дошел до того места в «Эмме», где мистер Найтли вроде как собирается жениться на Гарриет, пришлось закрыть книгу и пойти домой в сильном душевном смятении. Ему действительно нравилось погружаться в перипетии сюжета. С интеллектуальной точки зрения вроде бы несерьезно переживать о том, кто из вымышленных персонажей на ком женится. Но так и есть: литература волнует его. Один из преподавателей называет это «удовольствием от душевного соприкосновения с великим искусством». В такой формулировке это казалось едва ли не сексуальным. И действительно, те ощущения, которые Коннелл испытывал, когда мистер Найтли целовал Эмме руку, явно имели налет сексуальности, хотя и не были связаны с сексом напрямую. Для Коннелла они – признак того, что для соприкосновения и сближения с другими людьми нужны те же усилия воображения, которые приходится делать при чтении.