Норильск - Затон - [43]

— Типун тебе на язык, — сплюнул Седлер.

— Зубы целы майор?

— Нос опять разбит. Чёрт, мать ругаться будет. Грузимся и поехали. Жрать хочу.

— Ну, ты даёшь майор!

Ротация на «Затоне»

Так же как и женщина, тундра тянет пору своей красоты, не пытаясь с ней быстро расстаться. В начале сентября она ещё отливает багрянцем и позолотой листвы, синью озёр и лазурью неба. Но сколько девка не ломается, а природой определено бабой стать и потихоньку полегоньку, не заметно в старушечий платочек обрядиться. Так и в тундре случается уже в сентябре ложится снег. И она ещё тёплая не остывшая начнёт меркнуть. Кончилась благодать, с севера дохнуло холодом. Пошли дожди, загуляли по равнинам пронизывающие сшибающие с ног ветры. Солнце низкое и греет чуть-чуть. Сразу потускнели краски, потухла трава. Засеребрились от изморози косогоры, зазвенели на озёрах корочки льда. Самое время для снегопада. Для дивизиона наступают тяжёлые времена, «Рыбак» встаёт на прикол. Связь с миром прерывается. А зима знай, наступает. «Затон» с нетерпением и тревогой ждёт её. Ой как ждёт крепких морозов восстановивших дорогу по льду с Норильском. Тогда белым саваном покрывается подмёрзшая земля. Сейчас же птицы устремились на юг. Летят круглые сутки, косяк за косяком проходит над затоном. Не спешат покинуть тундру только куропатки, иногда остаются совы. Когда мороз сковывает реки и озёра как-то сразу исчезает хмурое небо. Появляется огромное оранжевое солнце, раскрашивая тундру своими закатными зорями. В ночные часы по небосводу начинают играть первые сполохи северных сияний. «Вот и дожилась, посмотрела ещё и это чудо», — удивлялась Елизавета Александровна, выведенная Ильёй ночью на крыльцо. Лодки на «Затоне» убрали подальше от воды до лучших времён. Пройдя последний рейс, встал на прикол и «Рыбак». Надеждой и центром жизни затона становится вертолётная площадка. Сегодня как раз такой день, вереницей потянулись в ожидании «вертушки», дембеля. Таща на плечах забинтованные бинтами оленьи рога. Сувенир тундры на материк. Память о закончившейся службе. Потихоньку и всё население дивизиона подтягивалось к площадке. Вертолёт доставит почту и молодёжь. Дембелей заберёт, а мальчишки останутся тут. И всё закрутится по новой. Илья стоял с матерью на пригорке, отдельно от толпы.

— Илюша, — тронула мать за рукав, — а если эта железная птичка сломается, как же я попаду домой?

— Останешься до ледяной дороги.

— Пугать обязательно.

— Тебе, что с нами плохо?

— Сынок не начинай всё с начала, как отправишь, скажи?

— Отправлю, не боись.

— Как?

— Ну, ты мать даёшь, как следователь на допросе. Попрошу у директора комбината его вертолёт, домчит тебя до самого аэропорта.

— Не обижайся, я ж должна знать, что ты меня не разводишь.

— Слов каких от Тимки набралась «разводишь». Кто из вас кого воспитывает? Не морщись. Вот скажи мне: что ты делать будешь в своём Саратове? Наверняка с подружками чаи гонять, да чирикать, а тут Лизе с тобой веселее. Режете, кромсаете, портняжите себе, трещите без остановки, Тимоша рад. Опять же, полезное побоище сапогом устроила, мне б без тебя не выпутаться было. — Притянул он мать к себе. — Где ты на материке такое развлечение сыщешь.

— Трепло.

— Какие словечки опять, осторожно, тебя внук слушает, какой пример ты подаёшь, — посмеивался он над ней.

— Ты смотри, весельчак, семью не погань. Свои кобелиные забавы приткни, — погрозила она ему, — посматривая на стоящую, на пригорке невестку и внука. — Предупреждаю, я их не хочу терять.

— О, придумала воспитывать, мне годков-то сколько, забыла?

— Знаешь, похоже, мужиков до седых волос надо уму разуму учить.

— Это не ко мне.

— Ну конечно. Не ты первый, все так говорят, а потом глазунью со сковороды соскабливают. Я про вашего брата давно всё поняла, поэтому и стараюсь до твоих яиц достучаться.

— Мать мне не до ерунды, сама же видела, какая техника на моих плечах висит, а ещё и людей сколько, их быт, хозяйство.

— Не путай одно с другим. Ты думаешь, я про твои подвиги малолетства не знала?

— Не морочь мне голову?

— Ещё как в курсе была и тисканий в сараюшках и гаражах, с жаркими холостячками да разведёнками.

— Ты из меня томат организовала, — ткнул он, в свои щёки, оглядываясь по сторонам, не слышит ли кто их задушевно воспитательный разговор. Учти, если всё время в одном месте бурить, что может чертёнок выскочить. Такого расклада ты не боишься?

— Тормозить свои кобелиные заскоки не будешь, я из твоих яиц точно сок томатный выжму. Так и знай. А чертёнок выскочит из меня. — Не удержавшись, ущипнула она его пониже спины.

— Кот в сапогах. — Таращил на неё глаза Илья. — Вот прорвало. Когда было-то. Сладким пацанов поманили, балдели.

— Бабы, сынок, гиблое дело. Распусти себя, конца уже не будет. С каждой новой счастья не добавится. Был бы ты помельче и посерее, я может и не так волновалась, а так посмотришь на тебя, как с картинки. Бабы вон глаз не отводят. А ты всё берёшься и берёшься мужской силушкой.

— Что ты предлагаешь, в котёл нырнуть с кипящим зельем, как в «Коньке Горбунке», чтоб сразу старым и немощным. Я в непонятках, мать, от твоих путаных речей.