Номер 411 - [2]

У моей матери убрали жёлчный пузырь, а чуть позже матку. Ещё у одной знакомой — грудь. У другой — обе. У одного паренька оттяпали половину лёгкого. У другого отрезали почку. У третьего — кусок кишки.

В газете несколько месяцев назад я увидела фотографию женщины с одной грудью. Другая, говорилось в статье, сопровождавшей снимок, была удалена по причине злокачественной опухоли. Я вырезала эту заметку и сохранила. Снимок черно-белый, губы женщины не улыбаются, улыбка в её глазах. Женщине лет пятьдесят, она ещё довольно симпатична: светлые волосы, полные губы, красивое лицо. На месте удалённой груди — длинный шрам полукругом, а вокруг него вытатуирована цветущая ветка. Весь вид её излучает гордость: я жива, я могу ещё любить и быть любимой. А это — след войны. Как у древних воинов, самое ценное украшение: я бросила вызов смерти, меня кинули в пасть врагу, но я вернулась. И я ещё на этом свете.

Изувеченные тела тоже выживают. Изувеченные изнутри. Изувеченные внешне. Сердце продолжает биться. Основные функции — исполняться. Без какой-то детали, даже без многих, очень многих, все равно можно прожить.

Я не одна в номере.

Есть ещё мужчина. Он там, за этой закрытой дверью, к которой я прикасаюсь пальцем. Я могу слышать звук его шагов в границах пространства, не позволяющего особенно разгуляться: от шкафа к кровати, от кровати к письменному столу, от стола до окна. Я могу слышать шелест страниц книги в его руках. Сухой щелчок его зажигалки.

Я ничего не знаю о нем.

О тебе.

Мне неизвестны: имя твоей матери, форма твоего члена, запах твоей кожи под одеждой, я не знаю, как ты занимаешься любовью, плохой ты или хороший, что тебе нравится больше, горы или море, умеешь ли ты пользоваться столовыми приборами, знакомы ли тебе рыцарские манеры — открывать и закрывать дверцу автомобиля, входить в ресторан прежде женщины, наливать вино, держа бутылку за донышко и поворачивая запястье так, чтобы не пролить ни капли… я даже не знаю, что у тебя в маленьком чёрном рюкзачке, что ты всегда носишь с собой.

Этот мужчина — ты.

Вместо этой фразы я могла бы написать любую другую, но любая утратила бы смысл в виду очевидности главного: это ты.

В белой ванной, куда падает свет из комнаты, я готовлюсь исполнить ритуал, следуя которому я с полным правом могу причислять себя к категории Женщин. Ритуал заключается в неразрывной последовательности телодвижений, служащих поддержанию в форме и совершенствованию.

Я ухаживаю за своим телом с отвлечённой трезвостью, не имеющей ничего общего с нежностью или участием, а скорее похожей на опытность кондитера, который шприцом нагнетает крем в эклер, или, резко крутанув кистью, вываливает пудинг из формы на тарелку перед подачей его на стол. Я исследую каждый сантиметр своей кожи. Я чищу зубы, особенно тщательно с внутренней стороны, проходясь щёткой даже по языку, предварительно высунув его и рассмотрев в зеркале. Выщипываю пинцетом несколько едва заметных волосков из бровей. Тщательно умываюсь, смазываю кремом все тело, дезодорирую подмышки, брызгаю пару капель духов в складки паха, прохожусь прозрачным лаком по ногтям на ногах и жду, когда он высохнет. Теперь моё тело в полном порядке: умащённое и накрашенное, словно труп в покойницкой. До этого были также: эпиляция ног, рук, подмышек, верхней губы и бровей, маска из гликолевой кислоты на лицо, педикюр и маникюр, стрижка, душ и крем, создающий эффект загара. Даже без одного из перечисленных операций я не смогла бы дожить до сегодняшнего дня. Притом что я знаю — и это знают все, — что мужчины в наши дни не обращают на эти вещи никакого внимания. Это мы, женщины, смотрим на собственные тела взглядом мясника, будто расчленяя его мысленно на куски: лопатка-кострец-голень-грудинка-отбивная.

Последний раз я оглядываю себя в зеркале. Сердце сильно бьётся в груди. Сейчас мне предстоит выйти из ванной и явить себя твоим глазам. Я должна постараться выглядеть непринуждённой, не слишком нервной, но и не излишне уверенной в себе.

Прости меня, но я женщина.

В номере 411 немного вещей. Чемодан. Мой. Твой чёрный рюкзак. Одежда, которую мы сегодня носили, развешана в шкафу и на спинке стула.

Мы вдвоём.

Ты — мужчина.

Я — женщина.

Я впервые размышляю так. О других, кто был до тебя, я думала: парни. О себе перед ними я думала: девчонка.

У тебя светлые глаза. Очень красивого цвета. Как у мартовского неба, когда оно уже прозрачное, но ещё холодное. Когда погода ещё неустойчива и готова в любую минуту взорваться снегом. Они глаза голубые. И одновременно серые. Прозрачные. Порой они меня пугают. Они никогда не теплеют.

В номере 411 две сдвинутых кровати. Простыни кремовые с фисташковыми полосами. Обои в той же гамме. На потолке лепнина бледно-зеленого цвета. Письменный стол. Большое зеркало. Окно, выходящее на площадь. Площадь огромна. По углам — сторожевые будки. Город Рим. В двух шагах от отеля — Пантеон.

Это город, куда приезжают исключительно по делам. Я в нем всегда теряюсь, несмотря на то, что мои маршруты одни и те же. Я пробираюсь сквозь толпы туристов, не поднимая глаз, равнодушная к памятникам, к мифам, к Истории. Сажусь в такси и выхожу из такси, выхожу из трамваев, из автомобилей и других видов транспорта, позволяющих мне передвигаться по городу. Я бреду по тротуарам, наталкиваюсь на людей, которые остановились поглазеть на витрины. Я бегу из этого города, едва закончив дело, ради которого приезжала. Чересчур много туристов, чересчур много памятников, перебор мифов, через край Истории. Излишек шума и излишек солнца. И вот опять, в очередной раз, я несусь по улице Национале к вокзалу Термини