Ноктюрны: пять историй о музыке и сумерках - [4]

Думаю, вы согласитесь, что о таком я и мечтать не мог. И к тому же сама идея выглядела совершенно дивной: супружеская пара — ему седьмой десяток, ей за пятьдесят, — а поведут себя как влюбленные тинейджеры. Идея, сознаться, представилась мне такой дивной, что я почти напрочь, хотя и не до конца, забыл о только что разыгравшейся передо мной сцене. Хочу лишь сказать, что уже тогда, где-то втайне, догадывался: все пройдет не совсем так гладко, как изобразил это мистер Гарднер.

Мы с ним еще посидели и обсудили все детали: что именно из своего репертуара он выберет, какие тональности предпочитает и прочее. Подошло время возвращаться под тент — исполнять очередную программу, поэтому я встал, пожал мистеру Гарднеру руку и пообещал, что не подведу.

Когда я отправился на встречу с мистером Гарднером, на вечерних улицах было темно и тихо. В те дни, стоило мне подальше отлучиться с площади Святого Марка, я неизменно сбивался с дороги, а потому вышел с изрядным запасом времени, и хотя мостик, названный мистером Гарднером, был мне хорошо известен, я все равно на несколько минут опоздал.

Он стоял прямо под фонарем — в мятом темном костюме и в рубашке, расстегнутой на три или четыре пуговицы, так что виднелась волосатая грудь. Я начал было извиняться за опоздание, но он возразил:

— Что такое пара минут? Мы с Линди женаты двадцать семь лет. Что такое пара минут?

Раздраженности в его голосе не слышалось, однако настроение у него было подавленное, даже сумрачное — и уж никак не романтическое. Позади плавно покачивалась на воде гондола: гондольером оказался Витторио, а я его недолюбливал. Со мной Витторио держится неизменно дружелюбно, но я-то знаю (знал и тогда), что он всюду разносит всякие пакости: плетет кому попало полнейшую чушь о людях вроде меня, которых он называет «чужаками из новоиспеченных государств». Вот почему в ответ на его братское с виду приветствие я только слегка кивнул и молча дождался, пока он поможет мистеру Гарднеру войти в гондолу. Затем передал ему мою гитару (я взял с собой испанскую, а не ту — с овальным резонаторным отверстием) и тоже забрался на борт.

Мистер Гарднер долго устраивался поудобнее на носу лодки и в какой-то момент всей тяжестью опустился на сиденье так резко, что мы едва не перевернулись. Но он этого, кажется, не заметил и по-прежнему глядел в воду, когда мы отчалили.

Минут пять мы плыли в тишине — мимо темных зданий, под низкими мостами. Наконец мистер Гарднер стряхнул с себя задумчивость и сказал:

— Послушайте, дружище. Я знаю, мы уже условились о том, что именно будем сегодня исполнять. Но я вот о чем подумал. Линди нравится песня «Когда до Финикса доеду». Много лет назад я тоже ее записал.

— Да-да, мистер Гарднер. Моя мать всегда считала, что ваше исполнение лучше, чем у Синатры. И даже лучше, чем у Глена Кэмпбелла в известной записи[6].

Мистер Гарднер кивнул и опустил голову, и я так и не увидел, что выражало его лицо. Витторио, перед тем как обогнуть угол, испустил клич гондольеров.

— Я много раз пел ей эту песню, — проговорил мистер Гарднер. — Знаете, мне кажется, что она рада будет услышать ее сегодня. Мелодия вам знакома?

Я уже успел вынуть гитару из футляра и сыграл несколько тактов.

— Давайте дальше, — сказал мистер Гарднер. — С ми-бемоль. У меня в альбоме именно так.

Я взял аккорды в этой тональности, и мистер Гарднер, пропустив чуть ли не целую строку, негромко, вполголоса запел — казалось, слова он помнит нетвердо. Однако голос его отлично резонировал над безмолвным каналом. Звучал, по правде говоря, лучше некуда. И на мгновение я вновь почувствовал себя мальчиком: вот я лежу в тесной квартирке на ковре перед матерью, а она сидит на диване — не то измученная, не то убитая горем, а в углу комнаты крутится на проигрывателе пластинка Тони Гарднера.

Мистер Гарднер внезапно умолк и заявил:

— О'кей. Исполним «Финикс» в ми-бемоль. Затем, наверное, «Я влюбляюсь слишком легко»[7], как мы и наметили. А закончим «За мою малышку»[8]. Этого достаточно. Дольше она не станет слушать.

Он, казалось, снова погрузился в свои мысли, и мы медленно плыли сквозь тьму под мерные всплески весла Витторио.

— Мистер Гарднер, — не выдержал я, — можно у вас спросить? Миссис Гарднер ожидает этого концерта? Или это будет чудесным сюрпризом?

Мистер Гарднер тяжело вздохнул:

— Думаю, придется отнести его к разряду чудесных сюрпризов. — Потом добавил: — Кто знает, как она к этому отнесется. Не исключено, что до последней песни и не доберемся.

Витторио обогнул еще один угол, и вдруг раздались смех и музыка: мы проплывали мимо большого, ярко освещенного ресторана. Все столики, как видно, были заняты, по залу суетились официанты, посетители шумно веселились, хотя в это время года от канала и веяло холодком. После безмолвия и темноты, которую мы покинули, вид ресторана вызвал неожиданную растерянность. Возникло ощущение, будто это мы неподвижно застыли на набережной, а сверкающая огнями лодка с праздничной публикой проплывает мимо нас. Я заметил, что кое-кто бросил взгляд в нашу сторону, но особого внимания мы не привлекли. Когда ресторан остался позади, я сказал: