Ноктюрн Пустоты - [8]

Когда я в Токио, она в Рио-де-Жанейро, когда я уезжаю из дома по срочному заданию, она вдруг возвращается. Транспорт у нас одинаковый — самый дорогой и самый удобный, но очень редко пересекаются во времени и пространстве маршруты. Мне приятно бывает думать, стоя со своей камерой в гондоле воздушно-реактивного шара над пылающим городом, что где-то в темноте южной ночи плывет снежно-белый лайнер и все пассажиры провожают взглядом Марию в платье «северо-восточного циклона», которое она сконструировала только что в своей голове.

Эдди не мог одновременно путешествовать на лайнере и плыть над городским пожаром. Он был дома, рос, учился, встречал нас с раскрытыми объятиями, а сам, наверное, думал: кто же я?

Самолюбия Эдди было не занимать. Первое его самостоятельное слово было не «папа» и «мама», а «я». Позже он добавил «сам». Так и осталось до сих пор: «Я сам…» Он с удовольствием слушал мои рассказы, щеголял по дому, очень похожий на девочку, в платьях матери, но в упорном взгляде темных глаз, складках под губами, вздернутом подбородке постоянно чувствовался настойчивый поиск мысли: а я, кто же на этом свете я?

Иногда меня даже пугала его одержимость. Я вглядывался в сына и видел нечто чужое — как бы маленького Томаса Бака, стремительно идущего к своей цели, только одинокого, без деловой улыбки.

У Эдди не было друзей. Они его сразу же покидали, едва улавливали в любой игре чувство скрытого превосходства.

Все это пришло мне на ум не сразу, а когда произошел у Эдди внезапный душевный слом. Я снимал на Филиппинах наводнение и как раз в моторной лодке посреди затопленной деревни принял по рации телеграмму от жены: «Эдди сбежал из дома». Я помчался в Мюнхен.

Несколько дней мы провели с Марией в хлопотах. Как же так: он стрелял из игрушечных пистолетов… играл в футбол и хоккей… увлекался поэзией… рисовал иногда целыми неделями — совсем как дед… освоил мотоцикл настолько, что катил почти на одном колесе, — словом, был как любой мальчишка! И почему он вдруг перестал быть им?

Оказалось, Эдди несколько месяцев назад бросил школу, бродил одиноко по дому, валялся бесцельно в постели, а потом вывел из гаража свой мотоцикл и примкнул к группе мототрюкачей, гастролировавших в городе.

— Зачем ты это сделал? — допрашивал я с матерью Эдди, нагнав группу в одном из маленьких провинциальных городов.

— Я хочу сделать номер «Эдди возьмется»!..

На нас смотрели полные мрачной решимости глаза.

— За что ты возьмешься, Эдди? — спросила трагически мать.

И тогда сын бросился к ней и разрыдался. Захлебываясь, он рассказал Марии, что два года назад увидел в кино, как прыгает на мотоцикле «звезда» рискованных трюков. Кто-то сказал Эдди, что за такие трюки платят кучу денег. С тех пор он только и прыгал на двух колесах — через заборы, канавы, бочки. Когда преодолел с помощью подкидной доски четыре поставленных в ряд автобуса, то решил, что выбор сделан, и примкнул к мототрюкачам.

— Но зачем? — растерянно спросила Мария. — Разве мы мало зарабатываем?

— Я сам…

— Прыжками через автобусы сейчас никого не удивишь… Ты… — Я махнул рукой.

— Если понадобится прыгнуть через собор Святого Павла, то Эдди возьмется! Я — Эдди!..

Я рассмеялся:

— Именно «ты — сам»?

— Да. Я — сам!

Голос сына дрожал от волнения. В своем воображении он уже создал фирму из одного профессионала.

Мария молча смотрела на нас, как на ненормальных. Наконец она устало спросила Эдди:

— Ты станешь из-за какой-то ерунды рисковать жизнью?

Он уже успокоился, пожал плечами.

— Это тоже профессия…

Уговоры ничего не дали. Эдди объяснил, что ждет совершеннолетия, чтобы заняться самостоятельными трюками.

Некоторое время мы с Марией получали отчеты частного детектива, из которых явствовало, что Эдди прилежный ученик циркачей. Потом он вернулся ненадолго домой… Потом нашел во Франции какого-то знаменитого тренера.

Дом опустел. У-у, которого я покупал для сына, стал моим другом.

Почему такой резкий перелом? Такой выбор? Чего недоставало мальчишке?

На мгновение представил, что лечу над белым пространством снегов не с Юриком, а с Эдди, собираюсь рассказать ему о вулкане, показать извержение… Нет, эта минута навсегда потеряна. Эдди если и поднимется ввысь, то не для созерцания — для какого-нибудь головоломного прыжка вниз. Я живу в своем одиночестве, Эдди — в своем. И все это называется вроде бы обычным словом — самоутверждение.

Страшная разобщенность наблюдается между людьми. Мне кажется, она началась совсем недавно, в эпоху, когда внешний комфорт и рациональные идеи стали вытеснять в людях эмоции. Я имею в виду не только электронную кухню, телевизоры, личный транспорт, но и нейтронную бомбу, выход в космос, завоевание океана: человек внезапно осознал не только свои гигантские возможности, но и понял, что его Земля, как и его дом, — обозримый с вышины объект, с ограниченными ресурсами и очень уязвимый. Наука невероятно расширила границы свершения добра и зла, и многие явления, ранее непонятные обычному смертному, стали для него очевидными, как мораль в сказке. Люди замкнулись в скорлупе своего уюта, в эгоцентризме своей стандартной личности.