Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца - [125]

— Март, приказываю тебе вернуться! Иначе облако применит облучение!

Теперь, когда в кармане у меня лежит ключ от облака и всего сто метров осталось до спасительной границы, теперь отступать — ни за что. Мы еще проверим, кто проворней: может быть, я бегу быстрее света.

У самого входа в пещеру ноги мои разъехались, я шлепнулся на живот и так и въехал головой вперед под торжественный ледяной портал. Встал. Ноги какие-то размягченные, идут неохотно. «Только-то и всего! — воскликнул я. — И это называется удар. Благодарю вас, дядя, за родственный тычок!»

23

Под сумрачным сводом я опять побежал. Подошвы гулко стучали о ровный лед. Здесь, наверно, тек ручей, он так и застыл голубой подземной дорогой.

«Более трехсот рек впадают в Байкал, а вытекает одна Ангара».

Вот не думал, что придется столкнуться с этой строчкой из старой энциклопедии. Впрочем, там сказано о реках, а не о ручьях, тем более подземных. Откуда составителям знать, что есть такой хитрый ручей, пробивший дорогу через скалу; весной он могуч и заполняет всю пещеру, несет с собой песок и камни, шлифует до блеска стены, летом утихает, катит себе полегоньку, прислушиваясь к тихому плеску эха под сводами, а когда удивленно останавливается, превратившись в гладкую дорожку, то на самом дне, под толстым льдом, все равно бежит он, ручей, и даже яростный мороз не в силах его удержать.

Я почувствовал, что лед потрескивает под ногами. Но как осторожно ни ступал, вскоре провалился. Ручей неглубокий — чуть выше колен, но лед больно резал ноги даже сквозь плотную ткань комбинезона. Услышав плеск воды справа, я направился туда. У стены было глубже, ощущалось течение, зато исчез лед. Я шел и шел по пояс в воде, иногда натыкаясь на прохладный камень стены и ощупывая в нагрудном кармане маленький электронный блок с записями.

Думал, что пройдет еще немного времени и я увижу впереди светлое пятно, которое будет расширяться до тех пор, пока не распахнет настежь голубое небо. А получилось не так. В середине пещеры становилось глубже, я прижимался к стене — теперь тут было самое мелкое место. Неожиданно моя рука схватила ветку, самую настоящую ветку с узкими твердыми листьями. И вот я раздвигаю уже не лед и не воду, а живые плотные заросли, и ручей звенит между ними, толкаясь в мои колени; я изо всех сил раздвигаю, разрываю упругие, хитро сплетенные ветви и вырываюсь из темноты.

Зеленый свет внезапного лета ослепил меня. Я вижу зеленую дальнюю сопку, зеленое небо над ней, зеленый ручей. Лето! Я совсем забыл, что ты бушуешь на воле.

— Лето! Здравствуй! — крикнул я, набрав воздуха, и слова беспечными кузнечиками поскакали впереди меня.

Теперь, когда будут говорить «лето», я представлю ослепительно-зеленый мир. В твою честь я бросаю прямо в воду комбинезон. Пусть ручей, если захочет, несет его с собой и утопит в самом глубоком месте Байкала.

Вот мой путь, начертанный крепкой рукой инженера: мимо сопочки, через тайгу, по охотничьей тропе, к станции. Там меня подхватит поезд.

Сначала я оглядывался по сторонам в поисках охотничьей тропы. Ничего похожего ни на берегу ручья, ни между деревьев не встречалось. Пихты, ели, лиственницы стояли так плотно, что в иных местах не то что охотник, но и белка не прошмыгнет.

Наивный человек, я думал пробежать эти километры за час. Надо надеть компас на руку, искать охотничью тропу, пробираться вперед.

Через некоторое время я почувствовал себя таежником. Откуда только взялась сноровка: рука отводит мохнатую ветку, нога нащупывает коварные ямы, глаза ищут проходы в буреломе. Кто их только навалил, этих могучих бойцов, выворотил прямо с корнем? Не стоит лезть в самую свалку, оттуда не выберешься и с топором, и сопку лучше обойти стороной, а потом положить на упавший ствол карту, сверить свой маршрут по компасу.

Вон могучие циркули опор, между ними натянуты серебряные струны. Когда-то по ним ходили таежные канатоходцы — верхолазы. Я пересекаю широкую просеку, провода торжественно гудят над головой. Но мне не по пути с опорами, я снова в тайгу.

Не сразу понял я, откуда пришла слабость. Не мог я так быстро устать. Было что-то странное, незнакомое в непослушании ног и рук, приятной лености всего тела, легком головокружении. Ветви стали сильнее меня, корни цеплялись за ботинки, и тихий торжественный звон лился из-под высокого свода. Я поднял голову, удивленный необычным праздничным звуком, который рождала то ли лесная тишина, то ли мое воображение, и увидел серебристое сверкание меж верхушек. Над острыми пиками елей, прямо надо мной висело облако. Мне показалось, что оно отыскивает в чаще меня. Что ж, я ни на минуту не забывал о тебе, даже когда пробирался в темной пещере, я ничуть не удивлен и готов взять тебя в попутчики. Не думаю, чтоб ты явилось указать мне дорогу, но я все равно пойду вперед, а если откажут ноги, поползу, подтягиваясь за корни.

Когда я вышел на поляну, то внимательно рассмотрел облако, хотя рассматривать в нем было нечего: в промытом летнем небе, над частоколом елей и бело-зеленым полем оно выглядело странным, никому не нужным шаром, соперничавшим в блеске с солнцем. Но солнце лучилось живым теплом, а облако казалось хорошо отполированным куском льда. Оно облучало меня: я не чувствовал ни рук, ни ног — они словно не принадлежали мне, приятный звон в ушах сменился глухой пустотой, только глаза еще видели, куда идти. И я шел, шел сам по себе, удивляясь, почему идут ноги, которых я не чувствую. Может быть, я уже брел по этой охотничьей тропе, пропавшей неизвестно куда, и ноги угадывали знакомую дорогу; я брел здесь сто лет назад, а передо мной качалась широченная спина Сомова — он нес на плече моток провода и посвистывал, чтоб никто не видел, как ему тяжело; и Сережка-повар, совсем еще мальчик, волочил пудовые сапоги, почти умирая от усталости; и хмурый Мохов забыл обо всем, шагая механически и думая про удравшего брата Витьку; но все мы, как ни темно было в глазах от приступов внезапной слабости, упрямо шли вперед, потому что наш вожак, наш железный бригадир говорил: «Ну, хлопцы, по-флотски! Еще немного…»