Ноготок судьбы - [43]

Будьте снисходительны, я прошу вас, к немощи ума, возрождающегося для жизни, и извините, что я позабыла поблагодарить вас за тост, которым вы встретили мое появление. Господа, — прибавила она, подымаясь со своего места с неописуемой грацией и протягивая нам свой стакан, — Инес де лас Сьерас в свою очередь приветствует вас!

За ваше здоровье, благородный рыцарь! Пусть небо благоприятствует вам во всех ваших делах! За вас, печальный оруженосец, сменивший природную веселость на тайную грусть! Пусть более радостные дни, чем сегодняшний, возвратят вам утраченную беспечность! За ваше здоровье, прекрасный паж! Ваша нежная томность свидетельствует о душе, занятой более приятной заботой! Пусть счастливая женщина, внушившая вам любовь, ответит на нее чувствами, достойными вас! И если вы все еще не любите никого, так полюбите же скорее красавицу, которая вас уже любит.

За ваше здоровье, сеньоры!

— О, я люблю и полюбил навсегда! — воскликнул Сержи. — Кто бы смог видеть вас и не полюбить! За здоровье Инес де лас Сьерас! За прекрасную Инес!..

— За Инес де лас Сьерас! — повторил и я, поднимаясь со своего кресла.

— За Инес де лас Сьерас, — пробормотал Бутрэ, не меняя своего положения, и впервые за всю свою жизнь, провозгласив тост, не выпил.

— За всех вас! — подхватила Инес, поднося во второй раз ко рту свой стакан, но не прикасаясь к нему. Сержи взял его у нее и погрузил в него свои горячие губы. Я не знаю, почему, но у меня явилось желание его удержать, как будто я опасался, что он пьет свою смерть.

Что касается Бутрэ, то он снова впал в состояние своеобразного задумчивого оцепенения, поглотившего его целиком.

— Вот и отлично, — сказала Инес, обнимая одной рукою шею Сержи и прикладывая время от времени другую, такую же пламенную, как и в легенде Эстевана, к его сердцу. — Этот вечер более сладок и очарователен, чем все те, о которых я сохранила воспоминание. Мы все так счастливы и веселы! Не думаете ли вы, сеньор оруженосец, что нам не хватает здесь только музыки?

— О, — сказал Бутрэ, который едва ли смог бы вымолвить что-либо иное, — быть может, она споет.

— Спойте, спойте! — повторил Сержи, проводя дрожащими пальцами по волосам Инес. — Ваш Сержи молит об этом!

— Я готова, — подхватила Инес, — но только сырость этих подземелий испортила, вероятно, мой голос, который считали когда-то прекрасным и чистым, и к тому же я знаю лишь печальные песни, не подобающие для нашей веселой пирушки, где должны раздаваться лишь песни радости. Погодите, — продолжала она, подымая свои неземные глаза к сводчатому потолку и пробуя голос, звучавший восхитительно хорошо. — Это романс «Nina matada»,[68] который будет столь же новым для вас, как и для меня самой, потому что я сложу его сейчас, когда буду петь.

Всякий знает, сколько прелести придает вдохновенная импровизация отдавшемуся на ее волю голосу. Горе тому, кто холодно выражает свою мысль, отделанную, обдуманную и проверенную длительным размышлением! Он никогда не сможет потрясти душу до самых сокровенных ее тайников!

Присутствовать при зачатии великого замысла, видеть, как он рождается из гения художника, точно Минерва из головы Юпитера, чувствовать себя унесенным его порывом в неведомые страны воображения, носиться по ним на крыльях красноречия, поэзии и музыки — вот наивысшая радость, доступная для нашей несовершенной природы, единственная, отрывающая ее от земли и возносящая к богу, по образу и подобию которого она создана.

То, о чем я вам только что рассказал, я почувствовал при первых же звуках песни Инес. То, что я испытал немногим позднее, не выразить ни на каком языке. Мысленно мое существо разделилось на две половины: первая, неподвижная и материальная, своим физическим весом была прикована к одному из кресел Гисмондо, вторая — пережившая трансформацию и вознесенная в небо вместе со словами Инес, наслаждалась благодаря им ощущениями новой, радостной жизни. Будьте уверены, что, если какой-нибудь неудачливый гений сомневался когда-либо в существовании вечного принципа, бессмертная жизнь которого в продолжение нескольких дней томится в оковах нашего бренного бытия и который зовется душою, то это происходит лишь оттого, что ему никогда не приходилось слышать Инес или другой женщины, которая пела бы, как она.

Я не чужд, и вы это знаете, эмоций подобного рода, но я отнюдь не считаю свои чувства настолько утонченными, чтобы испытывать эти эмоции во всем их могуществе. Другое дело Сержи: его душевная организация — это организация духа, едва прикоснувшегося к земной жизни и связанного с нею лишь тонкой и непрочной нитью, готовой тотчас же отпустить его на свободу, как только он того пожелает.

Сержи кричал, Сержи плакал, Сержи перестал быть собой, и когда Инес, охваченная восторгом, отдалась еще более возвышенному вдохновению и ее искусство превзошло все то, что мы слышали раньше, то казалось, что своей улыбкой она зовет за собою Сержи. Бутрэ пробудился немного от своего мрачного оцепенения и устремил на Инес два больших внимательных глаза. В них можно было прочесть выражение удивленного восхищения, вытеснившего на время выражение ужаса.