Ноготок судьбы - [38]

— Вот они, — сказал ему я, помогая разгружать коляску, — и в придачу к ним два хлебца и кусок жареной баранины. Теперь, когда кавалерия и обоз устроены на ночлег, пойдем искать приюта пехоте.

Мы зажгли четыре факела и двинулись по большой лестнице, усеянной обломками. Баскара шел между Сержи и Бутрэ, ободрявших его разговорами и примером и стремившихся побороть его страх при помощи тщеславия, всесильного над душою испанца. Должен признаться, что это вполне безопасное вторжение в замок тем не менее заключало в себе нечто авантюрное и фантастическое, чем втайне было польщено мое воображение; я могу также добавить, что мы встретились с препятствиями, действительно способными возбудить наш пыл. Часть стен обрушилась и воздвигла перед нами во множестве мест случайные баррикады, которые необходимо было или обходить, или брать приступом. Доски, балки, даже целые бревна, упавшие сверху, перекрещивались и нагромождались на разбитых ступенях, острые обломки которых двигались под нашими ногами. Окна, освещавшие вестибюль и лестницу, были разрушены грозами и уже давно обвалились, и их следы мы обнаруживали лишь по треску разбитых стекол, лопавшихся под подошвами наших сапог. Неистовый ветер с жутким воем вместе со снегом врывался в отверстия разрушенных век или два тому назад окон. Сорные растения, семена которых занесли сюда бури, еще больше затрудняли наше движение и усиливали мрачность общего вида.

Я решил про себя, что сердце солдата скорее и легче могло бы воспламениться при атаке вражеского редута или при штурме крепости.

Наконец мы добрались до площадки первого этажа и остановились на минуту передохнуть. Налево от нас уходил длинный, узкий и темный коридор, осветить который наши факелы, сгрудившиеся у самого входа, никак не могли. Прямо перед нами была дверь — или, точнее, ее более не было — в жилые покои, так что нам, с факелом в руке, не составило большого труда попасть в квадратную залу, служившую, очевидно, когда-то помещением для солдат. Мы пришли к этому заключению на основании двух рядов сломанных скамей, стоявших по ее сторонам, и остатков наполовину изъеденного ржавчиною оружия, все еще висевшего на ее стенах. Пересекая ее, мы четыре или пять раз наткнулись на обломки копий и примерно столько же раз на дула мушкетов. Эта зала под прямым углом переходила в более длинную, но весьма неширокую галерею, по правой стороне которой шли такие же разбитые, как и на лестнице, окна с болтавшимися на них остатками прогнивших наличников. В этой части здания пол под действием непогоды и потоков дождя настолько разрушился, что все плиты вылезли из своих гнезд, и от него сохранилась лишь узкая и неровная полоса вдоль наружной стены. Двигаясь здесь, мы ощущали, как он с подозрительной гибкостью колеблется под ногами, погружавшимися в него точно в толстый слой мусора, готового провалиться под нашей тяжестью. В наименее крепких местах он частью уже провалился, обнажая причудливые и зияющие, отверстиями переплетения балок, благополучно двигаться по которым можно было лишь с моей осторожностью. Я порывисто оттащил своих спутников к левой стене, где дорога казалась менее рискованной. На этой стене висели картины.

— Это картины, — сказал Бутрэ, — и это так же истинно, как то, что нет бога. Неужели пьяница, породивший этого болвана arriero, и вправду добрался до этого места?

— О нет, — ответил ему Сержи с немного язвительным смехом, — он заснул на паперти церкви в Маттаро, потому что выпитое вино помешало ему двинуться дальше.

— Я не у тебя спрашиваю, — отрезал Бутрэ и устремил свой лорнет на разбитые и запыленные рамы, покрывавшие стены неправильными, причудливо изломанными линиями, причем среди них не было ни одной, которая не уклонялась бы в той или иной мере от перпендикуляра. — Это и в самом деле картины и, если не ошибаюсь, портреты. Весь род де лас Сьерас расположился в этом вертепе.

Подобные следы искусства минувших столетий могли бы привлечь наше внимание при других обстоятельствах, но теперь, когда нас торопила необходимость обеспечить для нашего маленького каравана безопасный и удобный ночлег, мы не могли отдать много времени обследованию ветхих полотен, почти совершенно скрытых от глаза черными и влажными наслоениями веков.

Впрочем, дойдя до последних картин, Сержи с заметным волнением поднес к одной из них факел и, с чувством сжимая мне руку, воскликнул:

— Взгляни сюда! Посмотри вот на этого рыцаря с мрачным взглядом и со спадающим на лоб красным султаном шлема. Судя по всему, это должен быть сам Гисмондо. Смотри, как чудесно художнику удалось отметить в этих еще молодых чертах выражение усталости от страстей и озабоченность преступления! Но как на него грустно смотреть!

— Следующий портрет принесет тебе утешение, — ответил я, улыбаясь его догадкам. — Это портрет женщины, и если бы он сохранился получше и был бы к нам ближе, ты имел бы возможность восторгаться красотою Инес де лас Сьерас, потому что с таким же правом можно предположить, что это она. Однако даже то, что еще можно различить, производит сильное впечатление. Сколько изящества в ее стройном стане! Сколько волнующей прелести в ее позе! О, как прекрасно должно быть все то, что скрыто от нашего взора, если так совершенна ее рука, если так изумительны ее пальцы! Да, именно такою должна была быть Инес!