Ночью в дождь... - [33]

Атлет выглядел совсем растерянным, потому что сознавал свою вину. Я тоже — по крайней мере, частично. А если говорить откровенно, виновен я был всего лишь теоретически.

— Старик запер дверь надежно! Ни за что больше не откроет.

— Револьвер оставлять нельзя. Сотрудники из Московского района сейчас поедут с обыском, один из них уже помчался за списками украденных вещей.

Теперь атлет совсем был не похож на того парня, который умеет только тщательно записывать, каким он выглядел в кабинете, где допрашивали главаря взломщиков гаражей.

Я возвратился в свой кабинет и снова так зарылся в дела, что о происшествии совсем забыл, если бы мне не позвонили и не напомнили о нем. Тогда было очень много работы: Шефа только что перевели на высокий пост, и я практически остался один. Часть начатых дел начальство обещало распределить между моими коллегами, но, когда начали это делать, некоторые стали возражать, выдвигая разные, вполне обоснованные причины. Но начальство старалось быть последовательным; помощника мне не навязывали, а разрешили выбрать самому. Сделать правильный выбор очень важно — ведь помощник должен быть таким, на которого ты всегда можешь положиться как на самого себя.

Зазвонил телефон.

— Говорит Ивар Хинтенберг…

— Слушаю вас… — ответил я приветливо. Приветливый тон по телефону еще никому не принес вреда. Я не знал, кто такой этот Ивар Хинтенберг, потому что тогда нас не познакомили.

— И все же револьвер у этого щеголя был!

— Надеюсь, говоря так, вы опираетесь не только на твердую уверенность, но и на факты. — Это я говорил уже без прежней любезности. Просто я не люблю переливать из пустого в порожнее, да еще в такое время, когда дел по горло. Как только он упомянул про револьвер, я, конечно, сразу понял, кто звенит.

— В кармане пальто я, разумеется, уже ничего не обнаружил. Как только мы попали в квартиру, я обыскал пальто. Припрятал старик — это точно.

— Тогда почему вы делаете такие смелые выводы?

— Внутренний карман был в свежих масляных пятнах. Ведь револьвер старый, его часто приходится смазывать. Потом протирай сколько хочешь, но хоть капля, а все равно просочится и испачкает. Пятен много, есть даже на подкладке.

— А что говорит девица?

— Говорит, вообще не знает, чье это пальто. Ее это, видите ли, не интересует. А щеголь на допросе отпирался отчаянно, но вдруг сознался: вместо пальто надел ватник потому, что на дворе было холодно. Деваться-то ему некуда — свидетелей, которые его видели в этом пальто, отыщется немало. Понимает, сволочь! Если выяснится, что револьвером угрожал именно он, то подмена пальто ватником и масляные пятна в кармане имеют известное значение.

— Может, у щеголя в кармане было что-нибудь другое, может, он спрятал оружие перед тем, как войти в дом, может…

— И вы мне талдычите то же. А я на сто процентов уверен, что револьвер припрятал старик. Это тот еще тип! Я знаю, мне удалось поговорить с ним без свидетелей. Он нам всем перегрыз бы горло, если б только мог!

— Какое у вас служебное звание?

— Лейтенант.

— И как давно вы работаете в уголовном розыске?

— Скоро два месяца.

Когда я зашел к Шефу, он показался мне раздраженным — все не мог привыкнуть к своим новым обязанностям. Проще говоря — он тогда еще не разобрался в том, что входит в его обязанности, и это его бесило!

— Что ты цепляешься к словам? — сердито спросил он. — Конечно цепляешься! Ты же понимаешь, что помощника мы разрешаем тебе выбрать в пределах управления, а не бог весть откуда.

— Как это бог весть откуда?

— Надеюсь, ты хоть его хорошо знаешь.

— Не знаю, а чувствую. Он только недавно начал работать, поэтому никто о его переводе не заплачет.

— Обещать ничего не могу, но поговорю. Только при условии, что потом не будешь меня донимать жалобами: я поторопился, я то, я се, ты был прав… Как фамилия? Хин-тен-берг, — Шеф записал по слогам. — Ивар Хин-тен-берг.

И вот уже четвертый год каждое утро в девять часов Ивар протискивает свое атлетическое туловище в щель между письменным столом и спинкой стула, напротив меня. Пока о выборе помощника мне не пришлось пожалеть ни разу.

Мои воспоминания прерывает радостный возглас:

— Вот где Цепс! Я же говорил, что Цепс должен быть!

Чувствую себя так, словно меня только что разбудили, и стараюсь сообразить, как я оказался здесь. Тесная, жарко натопленная комнатушка, ящик с кучей документов, Ивар и старик в свитере из грубой шерсти, надетом на клетчатую фланелевую рубашку. Над головой он держит серо-коричневый картонный бланк:

— Все должны быть тут! Цепс тоже должен быть! Вот он! — По-моему, самому сторожу находка тоже кажется невероятной и счастливой.

— Вот это да! Мы, оказывается, одного года рождения… Девятнадцатого! Цепс Петерис. А вот и адрес… Иередню… Я же говорил, а вы не верили! А правду говорят, что убийца, который бросил того человека в канаву, уже найден?

— Может быть, но мы еще ничего не слышали, — отвечает Ивар.

— Говорят, нашли и уже взяли, — старик кладет карточку обратно в ящик и закрывает его, торжествуя: у него ничего не может пропасть, у него все на своем месте!

Ивар точности ради еще раз перечитывает записанный им адрес Петериса Цепса, а я задумываюсь над ошибкой, которую мы допустили в самом начале розыска. Мы надеялись, что на следующий же день все огородники будут знать и говорить о случившемся, но оказалось, что информация из уст в уста передавалась медленно и отдаленных уголков Садов вообще пока не достигла. Из опрошенных только один человек поинтересовался, что именно произошло с мужчиной, обнаруженным в канаве (как только узнают, что ты из милиции, о таких вещах обычно спрашивают). Еще двое-трое лишь слышали, что произошло нечто чрезвычайное и более ужасное, чем взлом будок для садового инвентаря или кража яблок и груш: к этому они уже стали привыкать. Остальные не знали ничего.