Ночью, при луне... - [29]

Она увидела, как он быстро вытер тело большим банным полотенцем и сунул руки в рукава темно-синего халата. Часть ее существа с облегчением вздохнула, потому что он прикрыл свое тело и теперь, наверное, уйдет в гардеробную, дав ей возможность незаметно сбежать. Но другая, причем большая, ее часть сокрушалась по поводу того, что ее лишили возможности наслаждаться столь великолепным зрелищем. Откровенно говоря, ей не терпелось взяться за этюдники запечатлеть то, что она видела, на бумаге, хотя она была абсолютно уверена в том, что проживи она хоть сто лет, она и тогда не забудет, как он выглядел. Наверное, ей следовало бы чувствовать смущение от того, что столь бесцеремонно разглядывала его, но она лишь испытывала сожаление, что не захватила с собой телескоп.

Или веер. Потому что, видит Бог, здесь было невыносимо жарко!

Завязав пояс халата, он направился в противоположный от нее конец комнаты. Она надеялась, что он скроется за дверью, которая вела в гардеробную, но услышала звук выдвигаемого ящика, а потом лорд Лэнгстон вновь появился из тени и направился к письменному столу. Стол находился не более чем в пяти футах от того места, где она пряталась.

Черт возьми, что он намерен делать? Если продолжится невезение, которое преследует ее весь вечер, то он, возможно, сядет писать письмо. Какая досада! Ну что бы ему просто пойти в гардеробную, чтобы одеться, как на его месте поступил бы каждый человек, одетый в халат на голое тело? И она считала его идеальным? Видно, она совсем свихнулась. Он обычный простофиля, который не дал ей спокойно уйти, отвлекая своей наготой. И даже не соблаговолил ее прикрыть.

Он подошел к письменному столу, и она молила Бога, чтобы он не уселся писать какое-нибудь длинное послание.

Видно, ее мольбы были услышаны. Вместо того чтобы усесться за стол, он быстро повернулся и отдернул штору.

Она и охнуть не успела, как мускулистая рука пригвоздила ее к стене, отчего очки у нее съехали на сторону. Почувствовав прикосновение холодного металла к горлу, она успела разглядеть серебряное лезвие ножа.

Она была так ошеломлена, что не могла двигаться. В его глазах промелькнуло удивление, потом он прищурился и сказал холодным тоном, совершенно не соответствовавшим жару, исходившему от его тела:

– Мисс Мурхаус, позвольте узнать, что вы здесь делаете за оконной шторой?

Сара, несмотря на испуг, возмутилась и ответила ему сердитым взглядом:

– Позвольте узнать, по какому праву вы приставили нож к моему горлу?

– Боюсь, что именно так обращаются с теми, кто незаконно вторгается в чужие владения. Вам следует знать это, если вы и впредь планируете вламываться в комнаты других людей.

– Я не вламывалась. Дверь была не заперта. А теперь, если не возражаете, не держите меня и уберите этот нож.

– Значит, вы шпионили за мной? – сказал он, пристально вглядываясь в ее лицо.

– Я не шпионила, – сказала она, чувствуя, что краснеет, – а ждала удобного случая, чтобы незаметно выйти из комнаты.

Это было правдой. Однако она не могла отрицать, что и в его обвинении была крошечная доля правды. Но ведь если мужчина не желает, чтобы женщины на него смотрели, ему не надо снимать с себя одежду, а следует, возможно, добавить к своей внешности какой-нибудь отталкивающий штрих. Позволить себе немного растолстеть, например. Или надеть какую-нибудь ужасную маску.

– Вы вооружены? – спросил он.

– Вооружена? Бог с вами, конечно, нет.

Он подошел ближе. Их разделяли теперь всего какие-нибудь несколько дюймов. Почувствовав тепло его тела, она резко втянула воздух, а с ним и исходящий от него запах чистоты. На ее ключицу упала с его мокрых волос капелька воды и, щекоча кожу, побежала вниз, пока не впиталась в ткань платья.

Он взглянул вниз, потом снова встретился с ней взглядом.

– Вы что-то держите в руках.

Она и забыла, что вцепилась в мягкую ткань его сорочки.

– Это всего лишь сорочка.

Он приподнял бровь:

– Что за сорочка?

Силы небесные, когда он так близко, невозможно ни дышать, ни думать. И не потому, что к ее горлу все еще приставлено лезвие ножа, а потому, что от его наготы ее отделяет всего лишь тонкая ткань его халата.

Она судорожно глотнула, облизнула пересохшие губы и сказала, стараясь, чтобы голос не дрогнул:

– Я скажу вам, что это за сорочка, как только вы отпустите меня и уберете нож.

Он помедлил еще несколько секунд, и она выдержала его пытливый взгляд, хотя сделать это было непросто, потому что очки, рискуя свалиться, болтались на самом кончике ее носа. Даже на расстоянии одного фута, разделявшего теперь их лица, она видела его не вполне отчетливо. Несмотря на это, по выражению его лица было ясно, что ее появление в его спальне кажется ему в высшей степени подозрительным.

Не отводя от нее взгляд, он опустил руку, и она смогла вздохнуть свободно. Потом он положил нож на краешек письменного стола, но так, чтобы, если потребуется, он был под рукой. Она прижала пальцы к тому месту на горле, где только что находилось лезвие ножа, вздрогнула, а потом раздраженно воскликнула:

– Вы могли перерезать мне горло!

– Вам повезло, что я этого не сделал.

– Что вы за человек, если угрожаете таким образом своим гостям?