Ночные видения - [12]

– Мэрион, – сказал я так, как будто удерживался от произнесения этого имени слишком долго.

Когда она открыла рот под маской, все ее лицо сдвинулось, и вместо моего имени послышался лишь скрип. Не было бы маски, я бы мог увидеть тучи мошек, вылетающих у нее изо рта, или рвоту, состоящую из черного ила, или холодной воды, что хоть имело бы какой-то смысл.

Но – маска.

Ведь, в конце концов, был Хэллоуин, не так ли?

Она бросилась мне на шею, я обнял ее и осторожно ощупал, ища не столько знакомое, сколько желая понять, материальна ли она, реальна ли.

Она была реальна и материальна. Вплоть до знакомого запаха.

Она скрипела рваные слова мне в грудь, и я решил, что она говорит, что скучала по мне.

– Я тоже по тебе скучал, – сказал я, ведя ее в гостиную.

Я так и сяк пытался объяснить себе, зачем она в маске: был Хэллоуин, когда всякое случается, и возможен переход из одного мира в другой. Но так высоко в горах никто не увидит, так что какой же может быть вред от того, что она здесь? Дети спят, то есть мне могло все это показаться. Присниться, будто это наяву.

В порыве того, что, наверное, можно было бы назвать радостью, Мэрион отпустила мою шею и склонилась над детьми. Капля растаявшего инея упала с ее маски на щеку Зои, и та пошевелилась.

То есть все это происходило на самом деле.

– Где ты была? – спросил я. – Мы думали… мы все думали…

Я не договорил, не смог, да все равно она бы и не смогла ответить.

Как объяснить смерть тому, кто там не был, верно? И слов-то таких нет, и, если бы такое описание было у меня в голове, оно бы стало злокачественным, распространило бы свои темные завитки во все остальное, что я называю своей жизнью, и потянуло бы меня вниз или через границу этого мира. Куда-нибудь еще.

Так что я благодарен Мэрион, что избавила меня от этого.

Или, возможно, она просто не слушала меня.

В конце концов, она не видела наших малышей более года.

– Они уже ходят, – сказал я, и, когда она повернулась ко мне, чтобы показать, что поняла это, я увидел невозможное вздутие под лыжной курткой.

Сначала я не мог понять, что вижу, что это вздутие означает. И когда понял, это все равно не имело смысла. Либо газы, выделявшиеся в процессе разложения, так вздули ей живот, либо она в положении. Мэрион беременна.

Последнее было верно. Я понял это по осанке, она была такая же, как и в то время, когда она вынашивала наших близнецов.

Она увидела, что я заметил, и как бы застенчиво взглянула себе на живот.

Я взял ее за руку, подвел к дивану, хотел усадить рядом с собой, но в последний момент она отошла от меня и села по другую сторону от кофейного столика в кресло из воловьей кожи, в котором, как все мы знали, сиживал ее отец.

– Ты… ты сможешь делать это каждый год? – спросил я.

Я уже смотрел в будущее. Вообразил, как это будет. Я попрошу, чтоб хижину оставляли для меня на каждый Хэллоуин. Мэрион не будет вечно в этой маске и в этом уже старомодном лыжном костюме, но я устрою так, чтобы на Хэллоуин мы были здесь. Она увидит, что дети вырастают подобием ее, подобием меня. Что важно, они будут знать ее.

Один день в году, это немного. Но гораздо больше, чем ни одного дня.

Она не отвечала мне. Кисти рук она зажала между колен. Я приписал это застенчивости, которой я не знал в прежней Мэрион. Не то чтобы она была грубой или что-нибудь такое, но всегда смелой, иногда даже безрассудно смелой. Видимо, таким ее сделало падение со скалы, верно?

Но приходится допустить, что та же смелость придала ей духу вернуться.

– В таком случае это связано с беременностью? – спросил я, указав на ее живот. Надеюсь, это не показалось грубым.

Она следила за моим взглядом. Неужели это своего рода подтверждение?

– Ты не можешь… ты не можешь об этом говорить, верно? – сказал я. – Таково одно из правил?

То, что она не посмотрела вниз, означало «да». Я не сомневался, что именно это она и хотела сказать.

Наклонившись вперед, я пристально посмотрел ей в лицо, кивая обрывкам мыслей, соединявшихся у меня в голове. Из нас двоих лишь я верил в снежного человека, в инопланетян, в призраков и тому подобное, в то, что действительно и реально существовало где-то там, тогда как она со мной спорила, относилась ко всему этому скептически и считала мою веру своего рода религиозным импульсом общепризнанного атеиста. Считала, что в глубине души у меня была потребность в такой вере, в вере хотя бы во что-то.

Я никогда не соглашался с этим, не хотел быть таким поверхностным, таким прозрачным.

После ее падения я, однако, начал задумываться. Или нет, я старался соответствовать всем ее подозрениям обо мне, чтобы она оказалась права. Чтобы права оказалась Мэрион, в которую я мог бы верить, которая всегда бывала права, которая всегда была умнее, чем ее глупый муж.

Если бы она была тут или где-то рядом с этой гостиной, она бы сказала, что я просто ищу другой объект для своей веры, которая мне необходима, – ее. Всю эту накопившуюся потребность верить, нереализованную в силу моей застенчивости, и в обмен на которую, как казалось, можно было добиться ее возвращения, я мог бы потратить здесь и сейчас.

И? Вероятно, я бы тоже мог вспрыгнуть в этот разукрашенный фургон для музыкантов. Потеряете жену, так вспрыгнете в любой фургон, который, как вам кажется, может доставить вас в какое-то другое место, потому что прекрасно понимаете, в каком положении находитесь, а оно не слишком завидное.