Ночные тайны - [9]

Возможно, он и сам был виноват в этой отчужденности. С тех пор как родились его дети, он стал слишком ревностным приверженцем семейной жизни. Любую свободную минуту он посвящал воспитанию Марии и Йоханнеса. Первые годы они с Кларой даже редко выходили на люди, так они уставали. После этого длительного периода сомнамбулического состояния, бесконечного вида окрестностей, детских колясок и игровых площадок он уже не искал общения со старыми друзьями, а его развлечения становились со временем все более примитивными. Георг стал заглядывать в забегаловки, время не хотело, как прежде, течь незаметно и плавно, вместо этого оно распадалось на тяжелые, невероятно пустые куски.

Теперь Хойкен охотнее проводил время в одиночестве. Придя с работы, он садился на велосипед и отправлялся вдоль Рейна или совершал пробежки в быстром темпе. Несмотря на свои 190 сантиметров, весил он не больше восьмидесяти килограммов. Даже в самые напряженные годы, когда большинство мужчин, измотанные работой, буквально падают и у них не остается сил ни на что другое, Георг продолжал заниматься спортом и установил для себя такой ритм жизни, который держал его в тонусе. Немного разнообразия он мог добавить, но ритм должен был оставаться прежним. Георг не жаловался и считал, что стабильная семейная жизнь очень подходит к его целеустремленности и надежности. Среди Хойкенов он был единственным, кто выбрал такой образ жизни. Урсула рано разошлась с мужем и отдала своего единственного сына в пансион, а Кристоф никак не мог решиться предложить руку и сердце одной из своих многочисленных дам.

В последние годы, однако, общаться с отцом стало труднее. До сих пор считалось, что Георг был к отцу ближе, чем его брат и сестра. Как старший, он провожал старика в его многочисленные поездки и замещал его на встречах. Кристоф был очень привязан к матери и всегда находил повод пообщаться с ней, в то время как Урсула почти так же часто с ней спорила.

Развод родителей десять лет назад отдалил Георга от отца. Он со своими тогда еще маленькими детьми стал все реже появляться в родительском доме, где старик жил один, если не считать общества Лизель Бургер, водителя, садовника и целого штата прислуги.

Вскоре они стали встречаться только в концерне. Им хватало получаса, чтобы обсудить текущие дела, и даже в дни самых больших праздников они собирались всей семьей не дома, а в ресторане. Отец всегда садился во главе стола, чтобы все знали, что он в семье по-прежнему главный. Отец… Только его жесту повиновались официанты. С ним хотели пообедать все маститые писатели, долгими десятилетиями связанные с концерном. Клара не понимала, как Георг мог так долго выносить этого патриарха.

Свое блестящее искусство общения с окружающими старый Хойкен редко переносил на родных детей. Он держал их на расстоянии и постарался способствовать развитию конкуренции между ними. Первым получил свое издательство Кристоф, затем — Урсула, хотя всем было известно, что она не умеет руководить людьми. Только потом шел Георг. Ему, старшему, досталось унизительное последнее место в ряду претендентов. И, несмотря на то что он возглавлял крупнейшее в концерне издательство, Хойкен был вынужден жить с репутацией тугодума, который никогда не достигнет высот и не будет таким же богатым, как его отец.

Хойкен ехал в клинику, и в его памяти проносились картины прошлого. Старик до сих пор не решил, кто будет руководить концерном после него. Таким концерном не могут управлять три человека, которые будут во все глаза следить друг за другом и вряд ли когда-нибудь найдут’ общий язык. Георг решил позвонить брату и сестре только после того, как навестит отца. Во всяком случае, сейчас у него было преимущество, и он хотел, по возможности, его укрепить.

Все зависело от того, что скажет ему Лоеб. Георг знал его с самого детства и все же боялся этой встречи, как и самой клиники. Несколько месяцев назад он навещал здесь одного своего служащего, попавшего туда после инфаркта. Мужчина сидел в откидном кресле в белых бахилах и больничном халате, слегка протертом в нескольких местах. По коридору, покрытому блестящим линолеумом, полз слабый тошнотворный запах мочи вперемешку с запахом перетушенной кислой капусты. Георгу стало плохо, к горлу подобралась тошнота. В туалете его вырвало, и он долго пил холодную воду прямо из горсти. Потом он снова вышел в коридор, но лишь для того, чтобы понять, что сейчас его снова стошнит. Он чувствовал запах каждого больного, которого провозили мимо него по освещенному жужжащими неоновыми лампами коридору. В конце концов Георг сбежал в пустую больничную часовню, чтобы не видеть безмолвно сидящих в зале ожидания посетителей с их букетами цветов и огромными коробками конфет.

Ему потребовалось около двадцати минут, чтобы добраться до клиники. В лучшем случае отца довезли бы за десять минут. Они, вероятно, начали оказывать ему помощь еще в пути: кислород, инъекции, возможно, использовали слабую электростимуляцию — он не хотел представлять себе эту картину. Проходя по коридору к справочному бюро, Хойкен правой рукой ощупывал шелковый галстук и, найдя его ворсистую изнанку, несколько раз провел по ней большим пальцем, словно это чудесным образом могло защитить его от правды, которую скажет профессор.