Ночные тайны - [31]

Наверное, он выдержал бы такое только при условии, что после каждой телепередачи мог предаваться какому-нибудь извращенному удовольствию — пить семидесятитрехпроцентный «Lemon Hart» с Ямайки или «Japanese Whisky», «Suntory Yamazaki, 12 years». Однако уровня Петры Герстер он не достиг бы никогда. Никто не может сравниться с ней. Она не просто вела передачу «Мона Лиза», она сама была Моной Лизой, непостижимой, словно Мадонна.

Когда на экране появился какой-то синоптик и разразился сообщениями о температуре в Альбштадте и Баден-Вюрттемберге, Хойкен выключил телевизор. Он встал и, держа в руке бокал шампанского, снова подошел к окну. Движение на площади перед собором усилилось. Скоро должны были начаться вечерние мероприятия. В большинстве кабачков все места были уже заняты. Хорошо было бы сейчас с кем-нибудь договориться о встрече. С Моной Лизой или с женщиной, которая носит длинные черные брюки и белую мужскую рубашку. Он бы подождал ее в «Sir Ustinov’s Bar», а позже они прогулялись бы вдоль серо-голубого мерцающего фасада собора — незаметная пара, которая точно знает, как хранить тайны.

II Остановка

1

Хойкен проснулся, как просыпался почти каждое утро, около половины шестого, он всегда просыпался раньше, чем зазвонит его маленький дорожный будильник. Четверть часа он лежал и мысленно обдумывал план предстоящего дня. Потом он вставал, медленно шел в ванную, натягивал свой халат и по узкой витой лестнице спускался на первый этаж.

Около шести он был уже на кухне. Хойкен всегда просыпался первым. Он любил утреннюю тишину кухни с ее запахами семьи и еды, с которыми привык начинать день. Георг засыпал кофе в маленький фильтр кофемолки, поставил молоко на плиту, наполнил чайник почти до краев и принес пачку газет, которыми каждое утро был забит почтовый ящик. Он положил газеты на стол, подождал, пока в чашку не потекла узкая коричневая струя, потом снял с плиты молоко, взбил его и уложил пенку тонкими снежно-белыми полосками на кофе. Горячую воду он налил в стеклянный заварочный чайник в форме полушара и опустил туда два пакетика чая. Хойкен поднимал, опускал и шевелил их, словно это были две маленькие марионетки, за которыми вились золотисто-коричневые вуали, пока весь сосуд не окрасился в янтарный цвет. Потом он вынул их и бросил в мойку, куда они шлепнулись, превратившись в два маленьких мокрых пакета.

Георг пил капуччино и листал газеты. Он давал себе полчаса для того, чтобы просмотреть всю пачку, выбирая страницы со статьями, которые показались ему интересными, и собираясь их прочитать. К счастью, читал Хойкен быстро. Этому он научился давно, еще во время своего обучения в Америке, где ему привили необходимые навыки, которые облегчали жизнь и вносили в нее некоторый прагматизм. Чаще всего он начинал просмотр со «Скользящего света» в «Южногерманской Газете» и читал там «Обо всем понемногу» — короткую полосу слева внизу на первой странице раздела «Мир». Хойкен иногда пытался представить, кто стоит за этой полосой. Каждый день он тратит несколько часов, для того чтобы написать короткую полосу, а потом с опущенной головой три четверти часа прохаживается в редком лесочке в позе мыслителя — это Георг мог хорошо себе представить. Этот кто-то, неустанно упражняясь, изо дня в день создает небольшие, на двадцать пять строк, статьи с претензией на юмор, и после такого интенсивного короткого рывка ему требуется какое-то время, чтобы преодолеть пустоту в мыслях. По необъяснимым причинам Хойкен находил такую тихую жизнь и работу, основанную на одной-единственной ежедневной полосе, интересной. Возможно, он даже втайне мечтал о такой жизни, когда он имел бы четко очерченные обязанности, выполняя которые оставался бы в гуще событий, имел достаточно времени для личного досуга, а кроме того, был бы свободен, абсолютно свободен, и никому бы не должен был давать отчет.

«Скользящий свет», «Обо всем понемногу», иногда новости культуры на первой странице с фельетонами в «FAZ» — их он просматривал в первую очередь. Эти газетные полосы имели свой тон, были близки к событиям дня, но в то же время освещали подробности не очень глубоко, а, наоборот, отфутболивали их ироничным коротким резюме подальше. В них была та легкость и независимость, которую Хойкен всегда искал. Он не любил глобальные темы, раздутые многословными комментариями для того, чтобы они не потеряли актуальности хотя бы пару дней, поэтому пропускал их и сразу приступал к новостям спорта, которые, к сожалению, с каждым годом становились все менее интересными. Ему больше не нравились однообразные статьи о молодых футболистах, в которых пелись дифирамбы и помещались фотографии дорогих автомобилей, а также их владельцев с торчащими от геля волосами. К сожалению, старые спортсмены были ничуть не лучше. Георг до сих пор не мог понять, кому пришло в голову назначить тренерами национальных команд Эриха Риббека[10] или Берти Фогтса[11]. «Так все испортить, — подумал он. — И еще в придачу эти трясущиеся старики-активисты, астматики и ревматики развалились на лучших местах на трибунах. Журналисты всегда заостряют внимание на их светлом образе, который являлся им в снах как благородная баварская смесь доброго дядюшки и Деда Мороза». С легким отвращением Хойкен пробежал глазами таблицы с результатами итальянской, английской и испанской Лиги. Чем старше он становился, тем последовательнее мог связывать эти факты (