Ночные тайны - [20]

«Мазда» рванула с места, Хойкен гнал ее, лишь несколько раз резко тормозя на поворотах. Теперь он — преданный сын, спешащий к постели умирающего отца. Георг присоединился к потоку машин на Аусфальштрассе и переезжал из ряда в ряд, пока не убедился, что за ним никто не наблюдает. Свернув с набережной, он откинулся на спинку сиденья и поехал медленнее. «Мазда» бесшумно катилась по аллеям Мариенбурга.

8

Тишина Мариенбурга с его зелеными улицами и виллами в стиле английских и американских землевладельцев заставала Георга врасплох всякий раз, когда он возвращался сюда после долгого отсутствия. Хойкен открыл окно машины, чтобы окунуться в это спокойное умиротворение. Запах влажной земли и осенних листьев ворвался в салон, словно из открытого флакона. Сейчас Хойкен был уже в совершенно другом мире, где нет забегаловок, магазинов, шумных сборищ и взволнованных спорщиков, потому что эта тишина — тишина богатства и роскоши, скрытая от остального мира. Высокие изгороди, за которые не проникнет ни один взор, охраняли этот мир, хотя они были не нужны. Вокруг — безлюдные улицы, лишь кое-где виднелись владельцы собак, которые вышли на прогулку со своими питомцами. Даже война с ее страшными разрушениями не коснулась этого островка покоя. Элитные районы Кёльна находились в стороне от воздушных маршрутов, по которым летали бомбардировщики союзников, так что здесь, как и сто лет назад, жили банкиры и финансисты, шоколадные фабриканты и очень богатые рейнские коммерсанты. Георг проехал мимо аптеки, магазина деликатесов, протестантской церкви и костела Святой королевы Марии, построенного в начале пятнадцатого века Домиником Бёмом[7]. Отец был в этом костеле на первом причастии Георга и Урсулы. Старику не нравились современные здания, и особенно его раздражала стеклянная стена главного помещения со всеми украшениями, на которые с любопытством глазели дети, стоя с матерью на долгих службах.

Хойкен подъехал к родительскому дому. Ворота на улицу были открыты. Он въехал во двор, где находился жилой дом с массивной угловой башней и гараж с домом шофера. С тех пор как Георг себя помнил, у отца было два шофера: первый проработал у них более тридцати лет, а второй, которого назвали Secondo (второй), возит отца вот уже лет двадцать.

Когда Хойкен заглушил мотор и открыл дверь, на пороге показалась Лизель. Они так давно не виделись, что он не сразу узнал экономку. «Она очень постарела», — подумал Георг. Прежде она была энергичной и подвижной, а теперь стала меньше, как будто съежилась, хотя лицо ее все так же выражало нежность и невероятное терпение, словно у женщин на полотнах Дюрера, во всяком случае, отец часто говорил об этом. Лизель подошла и обняла его. Георг прижался к ней своим большим телом и почувствовал, как прежде, у себя на спине ее сильные худые руки. Они зашли в гостиную, здесь был красивый балкон с видом на парк. Справа располагался кабинет отца с зимним садом, слева находились столовая, салон и большая кухня.

«Пожалуйста, раздевайся», — чаще всего говорила Лизель в былые времена и подводила его к гардеробу. Однако сейчас она спросила:

— Где ты хочешь есть?

Из раздевалки Хойкен прошел через высокие, роскошные помещения, чувствуя себя случайным гостем, который слоняется из комнаты в комнату, глядя по сторонам.

— Мы будем есть у тебя на кухне, — крикнул он и добавил: — Я же всегда обедал у тебя на кухне.

Так оно и было. Учась в гимназии, Георг любил делать именно так. Он был единственным из детей, для кого Лизель что-нибудь готовила. Кристоф ел у кого-нибудь из своих школьных друзей. Урсула обедала в женской школе, и это навсегда испортило ее кулинарные вкусы.

Хотя Хойкен до мельчайших подробностей знал эту огромную виллу и в ней ничего не изменилось со времен его юности, он еще раз невольно удивился ее размерам и ненавязчивому, продуманному чередованию светлых и темных помещений. Здание было построено в английском стиле незадолго до начала Первой мировой войны каким-то кёльнским архитектором. Комнаты первого этажа располагались вокруг центральной гостиной, которая была обшита темным деревом. В ней помещался большой камин. Стены и потолок кабинета были, наоборот, светло-зеленые, гардины — светло-желтые, а полки, шкафы и мебель библиотеки обиты темным, с матовой полировкой, орехом.

Но самой прекрасной показалась ему светлая столовая с окнами, выходящими в парк. Здесь вокруг стола, покрытого белой скатертью, все так же стояли легкие обтянутые красным шелком стулья. Гардины тоже были красные, такой тон был идеей матери, он контрастировал со стенами и дверью цвета слоновой кости. Комната и сейчас казалась уютной и праздничной, яркий контраст создавал впечатление, будто находишься не в Мариенбурге, а на одном из горных итальянских озер. Вилла была задумкой отца, которую он воплотил для своей молодой жены. Когда дети были маленькими, отец был еще переполнен жизненной энергией, и это великолепное семейное гнездо как раз подходило для того, чтобы удовлетворить его амбиции. Просторный, элегантный, окруженный парком и составляющий с ним единый ансамбль, дом Хойкена был идеальным местом для полуденных встреч с близкими друзьями и коллегами по работе, а также отдыха с компанией летними вечерами, когда парк становился одним большим праздничным лугом с украшенными цветами беседками и павильонами.