Ночные окна - [29]

– Да-да, Бафомет, – повторил Леонид Маркович. – Так звали моего друга. Бафометов. Фамилия такая. Мы с ним вместе учились в консерватории. Ближе его у меня никого не было. Гениальный виолончелист.

– Он умер?

– Нет. Он… исчез. При очень загадочных обстоятельствах.

В грот осторожно заглянули Жан и Жанна.

– Труп уже спрятали? – шепотом спросил мой ассистент.

Пианиста в полумраке он не увидел.

– Вон отсюда, – коротко сказал я. – А ты, Жанна, задержись.

Я сунул ей в руку платок с тельцем кошки и шепнул на ушко:

– Выбрось куда-нибудь на помойку. – Затем вернулся к Леониду Марковичу. Слов Жана он, кажется, не расслышал. Или не придал им значения, поглощенный всецело своими мыслями.

– Странная фамилия у вашего друга, – произнес я.

– Восточная. Он говорил, что является потомком древних езидов, – пояснил Леонид Маркович. – Это какая-то то ли среднеазиатская народность, то ли религиозная община, исчезнувшая с лица земли, как ассирийцы. Мы с ним на пару снимали комнату на окраине Москвы. Однажды я вернулся домой и…

Пианист замолчал, напряженно вглядываясь в темную щель лаза, откуда несло сыростью. Чихнул пару раз и продолжил:

– Все в комнате было перевернуто вверх дном. Похоже, что тут отчаянно боролись или что-то искали. Но у нас не было ничего ценного, кроме его старенькой виолончели. Она была на месте, лишь струны порваны. На полу и стене – следы крови. Не так уж и много, капли. Впрочем, эти капли складывались в какую-то непонятную фразу. Язык неизвестный, близкий к древнеарамейскому. Но милиция – а после исчезновения Бафометова проводилось расследование – не придала этому должного значения. И, разумеется, не нашла его.

– Вы полагаете, что вашего друга убили?

– Не знаю… Кому был нужен студент консерватории, хоть и подающий большие надежды? Мне кажется, что он жив. И вот что особенно странно. Порой я ощущаю его присутствие где-то рядом. Иногда, во время моих концертов мне кажется, что он сидит в зале, рукоплещет или идет по улице вслед за мной. Лицо – другое, измененное. Будто ему сделана пластическая операция. Но я уверен, что это он. Я смогу узнать его даже в облике женщины или… зверя. И еще я знаю то, что Бафометов предназначен для какой-то высшей миссии. Он не мог исчезнуть бесследно. Он проявит себя. Он появится.

От его последних слов и от той убежденности, с которой °ни были произнесены, у меня пробежал по спине холодок. А тут еще из темного лаза стали доноситься какие-то шорохи.

Будто сейчас этот Бафометов должен был выползти из щели и предстать пред наши очи. Пианист вцепился в мою руку.

– Вы… слышите? – прошептал он.

– Крысы, – сказал я. – Или летучие мыши.

Шорохи нарастали. Теперь доносилось даже какое-то посапывание и кряхтение. Вне всякого сомнения, неизвестное существо (или существа?) двигалось сюда, в грот, из подземного лаза. Мелькнули два огонька, напоминающие горящие желтым светом глаза. Не только пианисту, но и мне стало довольно неуютно. Но не в моих правилах отступать перед неизведанным. Тем более перед какими-то паршивыми крысами, даже если они мутанты. Или перед этим загадочным Бафометом, о котором сегодня уже столько говорили. Пианист также держался весьма стойко, лишь не отпускал мою руку.

– Он идет к нам! – торжественно произнес Леонид Маркович.

Из лаза действительно появился человек, в земле и известковой пыли. В руке он держал электрический фонарик.

– Хороша крыса, – сказал я, узнав Левонидзе.

Вслед за ним вылез и Волков-Сухоруков, тоже заляпанный грязью.

– А чего это вы тут делаете? – спросил следователь ФСБ.

– А вы? – задал я встречный вопрос.

– Мы… осматриваемся, – ответил Левонидзе. – Вася изучает территорию клиники. Я ему катакомбы показывал.

– Они тянутся на несколько километров, заблудиться можно, – добавил Волков-Сухоруков. – Я советую забетонировать этот чертов лаз, от греха подальше.

– Бетонной стеной не оградишься, грех – он всегда рядом, – многозначительно промолвил Леонид Маркович, – как собственная тень.

Мадам Ползункова, призывно голося и стеная, безуспешно искала свою Принцессу по всему Загородному Дому. Ей в этих поисках старательно помогали Жан и Жанна. Вскоре к ним присоединились и некоторые другие сердобольные «гости», и теперь из разных углов и закоулков доносилось: «Кис-кис! Кис-кис-кис!..» А Волков-Сухоруков и Левонидзе продолжали исследовать территорию клиники, пытаясь обнаружить следы Бафомета. Следователь ФСБ всюду совал свой нос, даже помял мне куст чайной розы в оранжерее. Но к компьютерной базе данных и картотеке на своих клиентов я его не допустил, лишь дал ознакомиться в общих чертах. Как не пустил его и в комнату к Анастасии, сославшись на тяжесть заболевания пациентки.

Состояние здоровья Владимира Топоркова не вызывало у меня беспокойства: он понемногу приходил в себя. Его брат, полковник, молча лежал на своей кушетке, вперив глаза в потолок. Их комнаты находились рядом. Я лишь пару раз заглянул к ним, но говорить ни о чем не стал. Сказано было и так достаточно. Зато Бижуцкий трещал без умолку, выбрав себе в качестве объекта глухонемую Параджиеву с непроницаемым лицом; вряд ли она что-либо понимала из его рассказов. Порой он был подвержен логорее – длительному словоизвержению. Проходя мимо них, я подумал: «Люди не понимают себе подобных не потому, что не слышат, а потому, что не видят друг друга. Не замечают явного».