Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади - [56]
Хирург сказал:
— Ваши рассуждения некорректны. Все, что произошло на планете, это, если хотите, моральный урок. Провидение дает ведь только канву событий, а уж мы формируем их рисунок.
— Пример?
— Провидение наделило Землян мастерством и знаниями. За время Первого Цикла мы за короткое время оставили позади варварство. Во Втором Цикле мы поднялись до величия. И в момент величия в нас заговорила гордыня, и мы переступили черту дозволенного. Мы лишили свободы разумные существа и заперли их под предлогом «исследования», когда на самом деле это было всего лишь высокомерное желание развлекаться. Мы забавлялись экспериментами с климатом нашей планеты, пока океаны не соединились и континенты не погрузились в водную пучину и наша древняя цивилизация оказалась разрушенной. Вот так Провидение преподало нам урок о том, что мы не должны переступать границу в своих честолюбивых замыслах.
— Нет, мне еще больше не по душе эта мрачная философия, — сказал Претензионист Девятнадцатый. Я…
— Позвольте мне закончить, — сказал Хирург. — Крушение Земли Второго Цикла — это было наше наказание. Поражение Земли в Третьем Цикле, которое нанесли вы, люди с других звезд, — это всего лишь довершение наказания, начатого раньше. Но это еще и начало новой фазы. Вы — орудие нашего искупления и освобождения. Испытывая унижения Завоевания, вернее завоеванных, мы оказались на самом дне своего падения. И теперь начинается процесс обновления души, мы начинаем подниматься после всех перенесенных испытаний.
Я в изумлении смотрел на Хирурга, который высказывал те же мысли, которые беспокоили меня всю дорогу в Иорсалем, мысли об искуплении человека и планеты. А я ведь совсем не обращал на него внимания до этого.
— Вы не позволите и мне сказать, — неожиданно, впервые за несколько часов беседы, произнес Бернальт.
Мы взглянули на него. Пигментные полосы на его лице вспыхнули, что было признаком сильного волнения.
Он сказал, кивнув Хирургу:
— Мой друг, вы говорите об искуплении и возрождении Землян. Вы имеете в виду всех Землян и даже бессоюзных?
— Конечно, всех Землян, — сказал мягко Хирург. — Разве вы не пережили Завоевание?
— И все же мы в разном положении. Разве может идти речь об искуплении для планеты, на которой миллионы людей вынуждены влачить существование бессоюзных? Я говорю о Мутантах, конечно. Да, мы давным-давно совершили грех. Тогда мы думали, что бросаем вызов тем, кто создал нас такими чудовищами. Мы думали отнять Иорсалем у вас. И за это мы были наказаны, и наказание наше продлилось тысячу лет. Мы все еще изгнанники, так ведь? Где же наша надежда на искупление? Разве могут все остальные очиститься от грехов и стать добродетельными благодаря этим недавним страданиям, но в то же время попирая нас?
Хирург, казалось, был в смятении:
— Ты очень резок, Бернальт. Я знаю, у Мутантов есть обида. Но ведь и ты знаешь, что время вашего освобождения не за горами. В будущем ни один Землянин не будет смотреть на вас с презрением, и мы будем стоять вместе, когда мы вновь обретем свободу.
Бернальт уставился в пол.
— Прости меня, друг. Конечно, конечно, ты говоришь правильно. Меня немного занесло. Жара, это прекрасное вино — как глупо я тут говорил!
Претензионист Девятнадцатый сказал:
— Так вы считаете, что зарождается движение сопротивления, которое вскоре сметет нас с этой планеты?
— Я рассуждаю отвлеченно, абстрактно, — сказал Хирург.
— Я думаю, что движение сопротивления — это тоже вещь абстрактная, — сказал Завоеватель. — Простите уж меня, но я не верю, что у планеты, которую завоевали за один день, есть еще силы. Мы думаем, что еще долго будем владеть Землей и вряд ли столкнемся с серьезной оппозицией. За те месяцы, что мы здесь, пока не появилось никаких признаков растущей враждебности. Как раз наоборот — нас все лучше принимают.
— Это естественный процесс, — сказал Хирург. — Как поэт, вы должны понимать, что слова многозначны. Нам не обязательно ниспровергать наших новых хозяев, чтобы освободиться от них. Эта интерпретация достаточно поэтична для вас?
— Великолепно, — сказал Претензионист Девятнадцатый, поднимаясь. — Ну, что, перейдем к обеду?
7
Больше к этому разговору не возвращались. За обедом трудно поддерживать философскую беседу. Да и хозяин наш, видимо, не весьма остался удовлетворен нарисованной перспективой. Он быстро выяснил, что Олмэйн была Летописцем перед тем, как стать Пилигримом, и начал расспрашивать ее о нашей истории и древней поэзии. Как и многих Завоевателей, его особенно интересовало наше прошлое. Олмэйн постепенно выходила из состояния оцепенения, которое охватило ее, и уже свободно рассказывала о тех исследованиях, которые она проводила в Паррише. Она говорила как человек глубоко знающий наше далекое прошлое, а хозяин задавал умные вопросы весьма осведомленного человека. На обед нам предложили деликатесы с других звезд, возможно завезенные на землю тем самым толстым, не склонным к сантиментам Торговцем, который подвозил нас из Парриша в Марсей. На вилле было прохладно, а Слуги были предупредительны. И, казалось, это пораженное смертельной болезнью село находится не в получасе ходьбы отсюда, а в другой галактике.
