Ночной шторм - [76]

— Хочешь на улицу?

Йоаким вышел на веранду, но кот остался в доме. Мяукнув, Распутин скрылся в кухне. Ветер был таким сильным, что окна в застекленной веранде дрожали.

Открыв дверь, Йоаким поразился силе ветра, сбивавшего с ног. Снежинки были больше похожи на острые иголки, впивавшиеся в открытые участки тела. Прищурившись, Йоаким устремил взор на море. Никогда еще он не видел его таким черным. Тучи нависали низко над водой, и снежная пелена стирала все контуры, превращая пейзаж в смешение темных тонов.

Приближался шторм.

Йоаким пошел по дорожке к коровнику. Он вспомнил предостережение Герлофа о том, что в бурю легко заблудиться, но до коровника было всего несколько метров, и снег был не таким сильным, чтобы не увидеть дом.

Дойдя до коровника, Йоаким потянул на себя дверь.

Внутри было пусто.

Внезапно отблеск света привлек его внимание, и Йоаким повернул голову. Это был свет маяка. Йоакиму было видно красное мигание наверху южной башни.

Йоаким вошел внутрь коровника, подталкиваемый в спину ветром. Он поспешил закрыть за собой дверь. Нащупав рукой выключатель, Йоаким щелкнул им, и сарай осветился бледным желтым светом, не разгонявшим темные тени, укрывшиеся в углах.

Снаружи бушевал ветер, но крепкие стены стояли прочно. Эта постройка выдержала много штормов. Вверху на сеновале была стена с именем Катрин, но Йоаким пошел прямо к каменной стене, в которой, как он теперь знал, было отверстие.

Опустившись на пол, он прополз в узкое отверстие, зажав в одной руке фонарик, а в другой — подарок для Катрин.

Оказавшись по другую сторону стены, Йоаким поднялся на ноги и включил фонарик. Свет был слабым — пора менять батарейки, подумал Йоаким, — но лестницу можно было различить.

Йоаким заколебался. К острову приближался шторм, и Ливия с Габриэлем были одни в доме. Но Йоаким все же поднял ногу и поставил на первую ступеньку. Во рту у него пересохло, но не от страха, а от предвкушения. Шаг за шагом приближался он к черному отверстию в потолке. Он чувствовал, что находится именно там, где нужно. Рядом с Катрин.

Зима 1962 года

Маркус вернулся на остров и хотел со мной встретиться, но только не в Олуддене. Он назначил мне свидание в кондитерской в Боргхольме.

Торун, уже почти ослепшая, попросила меня купить по дороге картошки и муки — в те годы это было нашей единственной едой. Я последний раз встретилась с Маркусом в городе, где, несмотря на начало декабря, еще не ощущалась зима.

Мирья Рамбе

На улице ноль градусов. Снега нет. На мне старое зимнее пальто, в котором я чувствую себя деревенской простушкой, осмелившейся показаться в таком виде в городе.

Маркус приехал, чтобы навестить родителей в Боргхольме и встретиться со мной. Он в серой военной форме, с наутюженными складками, стильный и мужественный.

В кондитерской, где мы договорились встретиться, городские дамы при виде меня морщат нос и окидывают меня с головы до ног критическим взглядом.

Кондитерские в шведских городках в то время — не место для молодежи.

— Мирья! — приподнимается из-за стола Маркус.

— Привет! — отзываюсь я.

Он неловко обнимает меня, и я замечаю, что в армии он начал пользоваться одеколоном.

Мы не виделись несколько месяцев, и сначала нам неловко, но постепенно мы разговорились. Мне нечего рассказать: на Олуддене со времени отъезда Маркуса ничего не изменилось, — поэтому я спрашиваю его о солдатской жизни, приходилось ли ему ночевать в палатке, и он отвечает, что да. Они были в Норланде, говорит Маркус, и там было минус тридцать градусов. Чтобы согреться, они всю палатку обложили снегом, так что она походила на иглу.

Потом мы оба замолчали.

— Я хотела бы продолжать с тобой встречаться… — говорю я. — Если ты хочешь… Весной я могла бы переехать поближе к Кальмару, а потом, когда твоя служба кончится, мы могли бы поселиться в одном городе…

— Весной… — повторяет Маркус, улыбаясь, и гладит меня по щеке рукой. Потом улыбается еще шире и шепчет: — Не хочешь посмотреть дом моих родителей, Мирья? Он тут за углом. Их сегодня нет дома…

Кивнув, я поднимаюсь из-за стола.

Мы занимаемся любовью первый и последний раз в старой детской комнате Маркуса. Кровать слишком маленькая для двоих, поэтому мы стянули матрас и положили на пол. В доме тихо, слышно только наше дыхание. Сначала мы боялись, что родители вернутся, а потом про них забыли.

Маркус со мной осторожен, хотя видно, как ему не терпится. Мне кажется, что для него это тоже в первый раз, но я стесняюсь спрашивать.

Осторожна ли я? Вряд ли. Я не предохранялась, потому что мне и в голову не пришло, что это нужно делать. Я не думала ни о чем, кроме Маркуса, и это было чудесно.

Через полчаса мы расстаемся на улице. Это короткое прощание на холодном ветру и неуклюжая, из-за зимней верхней одежды, попытка обнять друг друга.

Маркус возвращается собирать вещи. Вечером у него паром, а я иду одна к автобусной остановке.

Мне одиноко, но я чувствую тепло в сердце. Я предпочла бы поезд, но железную дорогу закрыли. Остается только автобус.

Пассажиры молчаливы. Атмосфера в салоне автобуса мрачная. Я чувствую себя смотрителем маяка, на полгода отправляющимся работать на окраину мира.