Ночной шедевр - [4]

Фразу закончить не довелось. И Ирвин поклялся на свежей могиле, что станет великим фотографом и прославит имя Стоктонов на весь мир.

Осталось клятву выполнить.

Свидетелем обещания был единственный соучастник похорон — главный редактор местной газетки, посчитавший служебным долгом почтить присутствием траурную церемонию. Добродушный толстяк утирал слезы, с горестными вздохами припоминал случаи прискорбных несогласий с беспокойным внештатным сотрудником и уважительными кивками сопровождал слова Ирвина. А на обратном пути с кладбища предложил внуку продолжить достойное дело деда, заняв вакансию редакционного фотографа. Последовало быстрое согласие — Ирвин был рад начать свою карьеру с той точки, на которой дед закончил свою. Но думалось ему, все чаще и чаще, что надо снимать не бессловесную флору и не редеющую фауну, а людей. Люди намного загадочнее и необъяснимее. В особенности — женщины. В особенности — красивые. Их красота, как успел понять Ирвин, открывается по-разному. От одних сразу невозможно оторвать взгляд. Они сами просятся под объектив. Загадку других постичь труднее — тут помогают задор и кураж. Но все-таки лучше всего — когда виртуозность мастера сливается с красотой модели: так-то и создается подлинное произведение искусства.

Но пока что требовалось хотя бы сделать себе имя, и юный фотограф деятельно предался этому занятию. Несколько лет полосы газеты пестрели работами Ирвина Стоктона: открытие нового корпуса больницы, соревнования по бегу с кипящим чайником, старушки в хосписе, молодожены, выходящие из собора… Невесты были небесны и воздушны, старушки сквозь обвислости и морщины являли последние следы женского лица, победитель с призом в руках необыкновенно радостно таращил глаза, а больничные окна сияли так ярко и приветливо, что вызывали немедленное желание за ними оказаться…

Что-то было в этих снимках, чего не было у коллег по редакции, — но и деда не было, и некому было объяснить Ирвину, в чем таился секрет его эффектов.

Но однажды случилось чудо, которое круто изменило жизнь провинциального самоучки, за десять лет втянувшегося в профессию и в немного богемный, как и положено творческой личности, одинокий быт. Может, судьба смилостивилась над талантливым фотографом, уставшим от газетной поденщины, от беспорядочной личной жизни, не слишком отличавшейся от унылой скуки местных порядков. А может, чудо случилось по иным причинам.

Последние годы примерно раз в неделю во сне Ирвину стал являться дед. Опускался на несуществующий стул, напяливал давно выброшенные очки и смотрел вполне реальные, недавно сделанные Ирвином снимки.

— Ну, дед, говори: что тут так, что не так, почему не так, — повторял Ирвин старую любимую присказку.

Дед по привычке тыкал пальцем, что-то говорил — как всегда, долго и убедительно, но туманно, неуловимо. Слова рассыпались воздушной пылью в столбе утреннего света, бьющего в окно.

Ирвин просыпался в досаде. В ушах звучали лишь те, последние слова:

— Стань мастером… Мне не удалось… тебе…

И, возможно, эти слова были сказаны не только при земном прощании, но и где-то там, в небесных канцеляриях.

В начале нынешнего года Джорджтаун проводил финал городского конкурса красоты с необычайной помпой, и из самого Нью-Йорка прибыла небольшая команда от знаменитого агентства, специальностью которого был промоутинг победительниц. И вот как объяснить такой факт? За час до открытия решающего этапа фотограф агентства по неосторожности провалился в канализационный колодец.

Иной раз Ирвин, ухмыляясь, представлял себе, как дед, отпросившись с того света на короткую побывку, с сопением выворачивает тяжелую чугунную крышку, чтобы посильно подсобить внуку в профессиональном росте.

Впрочем, невезучий фотограф отделался всего лишь переломами обеих рук и разбитым дорогостоящим объективом. А Ирвин Стоктон получил наконец возможность заявить о себе в полный голос на фотомодельном поприще.

Главный редактор городского таблоида не растерялся и предложил агентству своего лучшего репортера. Был бы дед жив, наверняка бы поставил своему бывшему шефу бутылочку виски.

Ирвин не подвел рекомендателя в свой звездный час и выдал потрясающую фотосессию победительниц, побежденных и просто участниц, вложив в работу все умение и азарт. Но, как оказалось, это было только начало.

После неожиданного звонка из агентства и последующих сенсационных событий Ирвин понял, что его звездный час еще только приближается. Жалко, дед никогда не узнает, что его безбашенный внук все-таки получил возможность реализовать свой творческий потенциал не где-нибудь, а в самом Нью-Йорке.

Ирвин избавился от всего движимого и недвижимого имущества и отправился покорять мир в старых джинсах, поношенном свитере, парой маек с девизом «Объектив видит все» и разношенных кроссовках. В город самых больших небоскребов и радужных возможностей вместе с фотографом перекочевали только старый фотоальбом с лучшими снимками усердного покойного натуралиста да скромное порт-фолио самого Ирвина, в котором среди редких, по его мнению, профессиональных удач находилась сделанная им подборка портретов деда. На одном из снимков старик держал в руках очки — старые, как он сам: стекло треснуло, а заушина перетянута скотчем. Очки Ирвин выкинул сразу после его смерти, не в силах ни видеть их, ни касаться. Но этот портрет он любил больше всего. На этот портрет, по правде сказать, он больше всего и рассчитывал, предвкушая, как директор агентства примет его в роскошном кабинете, вдумчиво примется перелистывать портфолио и замрет, увидев, как передана игра светотеней в дедовых морщинах, как уловлена ухмылка, спрятанная в серьезность, — изумится, похлопает новичка по плечу и воскликнет: «О'кей, парень, ты принят!». Но, как известно, человек предполагает, а судьба располагает…