Ночной пасьянс - [29]

- Старый, почти без волос...

- Расскажи, как он спускался по лестнице.

- Мы как увидели свет, выглянули... Он сперва посветил далеко, в конец подвала... Потом ближе, на ступеньки... Шагнул осторожно... И сразу на руку посветил, нагнулся... Тут я его лицо и запомнил: нос здоровенный и глаза большие, темные... Потом взял фонарик в левую руку, а правой все за стенку, как за перила... грохнуться боялся...

Паренек говорил что-то еще, а инспектор невесело думал, что несмотря на некоторые расхождения в показаниях юных правонарушителях ясно, третий человек в ту ночь в подвале был. И, похоже, с мальчишками не связан. Совпало. Они ему о бъективно помогли: вскрыли ящики, он пришел на готовое - бери. И взял... Видимо то, за чем шел...

Отпустив обоих, инспектор соединил скрепкой протоколы их допросов с заявлением директора архива и отправился на второй этаж к заместителю начальника райотдела по оперработе. Он понимал, что архивную эту папку пацанам, как думалось вначале, теперь не повесишь, придется заводить новое дело и искать ее. Но где? Кому и зачем она могла понадобиться?..

28

Красный свет, горевший в фотолаборатории, лежал на лобастом лице Олега. Пинцетом он шевелил контрольные снимки в ванночках, перекладывал из одной в другую. Прищепленные к натянутой капроновой леске, сушились несколько рулончиков проявленной пленки. В маленькой комнате было душно, едко от испарений химикатов. Но Олег к этому привык. Работы поднабралось. Одну из них - печатание обыкновенных снимков, - он делал с тем равнодушием и спокойствием профессионала, с такой заученной механической последовательностью, когда можно, зная заранее результат, од новременно и разговаривать с кем-нибудь. Другую же работу - проявление и печатание фотокопий текстов, - он не любил. Тут надо все время следить: сперва, чтоб не загубить, проявляя, пленки, затем, печатая, выбрать нужную контрастность. Все это он знал, умел, но всегда почему-то был взвинчен, раздражителен, и в душе поносил тех, кому взбрело в голову сохранять на фотобумаге какие-то допотопные записи, к которым, как он полагал, никто никогда не прикоснется. Но иногда, закончив, разглядывая отпечатанные и высушенные фотокопии, он любовался своим мастерством и, как бы проверяя качество, не щурясь, не напрягая зрения, прочитывал тот или иной документ, с удивлением узнавая из него какую-нибудь забавную подробность.

Сегодня, как и всегда, он закончил сперва печатание фотокопий. Сначала служебных - архивных, а затем - "левых", они давали приработок, хоть и небольшой, но он не отказывался и, приступая, проверял: запер ли дверь на крючок и включил ли наружное табло, освещавшее надпись: "Не входить!.." Нынче эта предосторожность нужна была особенно, тем более, что заметил плохое настроение директрисы. Она могла вломиться, потребовать, чтоб впустил в любую минуту - любила в дурном расположении духа совершать контрольные обходы всех отделов: кто чем занят.

Поэтому все, что не должно попасться ей на глаза, он убрал в ящик стола.

Была последняя неделя июля, пора, когда Олег, как он выражался, "заготавливал корма на зиму" - подоспело много "левых" заказов: памятные альбомы выпускников школ, пусть через двадцать лет полистают, умилятся, какими юными, чистыми, пышноволосыми были и поразмыслят, какими стали. "Десятый "А", средняя школа N_14". Вот девочка с челочкой, милашка, ничего не скажешь, святые глазки, мама будет пускать слезу, созерцать фото, думая о будущем чада, восхищаясь чистотой глаз, не зная, что ее дочку уже тискают в подъезде... Действительно, а какой она станет лет через двадцать? Прядильщица, мать-одиночка или главврач, близорукая толстуха, как та задерганная главврачиха из районной поликлиники?.. У нее вечно перекошены чулки... А этот юнец, нос пуговкой? Кем он будет через двадцать лет?

Тридцать человек, девушки и ребята, надежды, фантазии. Но у всех все хорошо не бывает. Вот в чем дело...

Тут ему позвонили по внутреннему телефону. Он узнал голос Романца:

- Олег, тебя по городскому спрашивает какая-то дама. Выйдешь, или сказать, что тебя нет?

- Пусть подождет, сейчас выйду.

Он внимательно осмотрел рабочий стол, не оставил ли чего ненужного для чужих глаз и вышел, запер деверь на два оборота, ключ сунул в карман.

Его лаборатория и комната Романца находились рядом, вошел Олег без стука. У Романца сидела какая-то девица с блокнотиком на коленях. Тот что-то объяснял ей, она кивала и записывала.

Трубка лежала на столе.

- Слушаю, - сказал Олег.

- Это Маруся, с кладбища, - отозвался издалека голос.

Олег поморщился. Звонившая работала смотрительницей на кладбище, как раз на том участке, где похоронен был отец Олега. Он платил ей пятерку в месяц за то, чтоб приглядывала за могилой. Сейчас он задолжал четвертной.

- Я понял, тетя Маруся. К середине августа рассчитаюсь полностью и наперед дам, - старался он говорить потише и без подробностей, косясь на Романца, беседовавшего с девицей. - Да-да, разбогатею... Я понял... Вы уж извините. До свидания, - заторопился закончить, зная словоохотливость собеседницы. С покойниками на кладбище здорово не разговоришься...