Ночной извозчик - [65]

Но Доминик Юссон, покупатель трупов и продавец скелетов, не ограничивал свои операции только сборкой костей. Собственно говоря, в силу своей монополии на эту вполне законную и добропорядочную торговлю, он готовил все, что можно было назвать экспонатами анатомического музея. В его магазине можно было увидеть все страшные патологические уродства, представленные образцами, вызывающими ужас и отвращение. Имелись у него кости, изъеденные эксудатом, деформированные туберкулезом; в крепких спиртовых растворах хранились руки с исхудавшими, искривленными пальцами, плоть, изъеденная раком, чудовищные, отвратительно искалеченные болезнями части тела, словом, всяческие устрашающие, редчайшие физиологические отклонения от нормы.

По сути дела, все, что болезни, нищета или случай могут сделать с человеческим телом, было собрано здесь, тщательно распределено и разложено по полкам. На это и жил Доминик Юссон, так как у него были многочисленные покупатели, хорошо ему платившие, среди которых, помимо врачей и студентов, насчитывалось немало сумасшедших садистов, извращенцев, кто покупал череп, чтобы сделать из него табакерку, или развлечения ради подвешивал к потолку праздничней гостиной кости скелета, кости человека, некогда подобного им самим и ставшего тем, чем они сами когда-нибудь станут!

Торговля скелетами, кстати, и была самой крупной статьей дохода Доминика Юссона. Они требовали тщательной обработки, внимательного ухода, но зато и продавались в большом количестве постоянно и бесперебойно.

— Все на свете падаль! — говаривал порой Доминик Юссон хриплым от постоянной выпивки голосом. — А на падаль всегда покупателей хватит!

Разумеется, Доминик Юссон готовил свои анатомические препараты не в квартале Института медицины. Его фабрика, а он действительно располагал настоящей маленькой фабрикой, находилась именно в Жавеле, в том самом домишке, на который все показывали пальцем, не зная, что он собой представляет, не зная, что за товар там изготовляют, и все же инстинктивно опасаясь его.

Там-то, в двух больших мастерских, Доминик Юссон разместил все необходимое для превращения разложившихся трупов в чистые, белые скелеты, подобные тем, что красовались на витрине его магазина. Трупы привозили ему в больших, наглухо закрытых фургонах, которые он впускал в сад, окруженный высокой оградой, а затем этот груз попадал в своеобразный чан, некое преддверие жилища смерти. Каждый месяц трупы вперемешку погружались в один из этих гигантских котлов. Котел затем плотно закрывали и в течение долгих двенадцати месяцев через него безостановочно бежала вода, уходившая оттуда в стоки, полные отбросов, загаженные человеческими останками.

Когда через год открывали один из этих чанов, он оказывался заполненным бесформенными обрывками плоти, еще не отделившимися полностью от липких, студенистых костей. Вот тут-то и начиналась настоящая, страшная и отвратительная работа Доминика Юссона и его помощников. Кости скребли, очищали от последних клочков мяса, а потом уносили в обширное поле, которым владел Доминик Юссон невдалеке от зеленых холмов Сен-Клу. Там их раскладывали на солнце и оставляли, пока они не высохнут и не побелеют. Когда же они вновь попадали на фабрику, оставалось только проделать в них отверстия с помощью крошечных буравчиков, соединить их позолоченными проволочными нитками, собрать по всем правилам и законам науки и составить нередко из костей различных трупов цельный скелет.

Странным превращениям подверглась душа Доминика Юссона на этой работе в постоянном, тесном общении со смертью, — он весь сроднился с нею, она его кормила, она поставляла ему товар.

Будучи безнадежным алкоголиком, он пил уже не от простой тяги к вину, а от ужасающей потребности все уничтожить в опьянении, и переходил от страшных приступов ярости к полнейшему упадку и отупению. То он орал не своим голосом, все переворачивая в мастерских, браня рабочих, швыряя им в лицо в припадке бессмысленной злобы первые попавшие ему под руку кости, разложенные на мраморных столах в этих просторных помещениях; то он замыкался в полном молчании, в равнодушии ко всему и ко всем.

Ведь он ни от кого не зависел. Торговля его не была запрещена законом, однако ему по ряду причин вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь проявлял к ней излишний интерес. Когда ему изредка приходилось беседовать с каким-нибудь официальным лицом, он обходился краткими изречениями в оправдание своей мрачной профессии: священные требования науки, прогресс медицины на благо страдающего человечества… Он утверждал, что к смерти относится с уважением. На все были готовые формулы, и его совсем не устраивало, чтобы кто-то вздумал их проверить на деле.

Зарабатывал он много и был богат, но вел самое убогое существование; по странной случайности, не столь уж редкой, этот человек, живший бок о бок со смертью, страшно боялся умереть. Прикрываясь абсолютным материализмом, осыпая разлагающиеся трупы самой грубой руганью, он в то же время вздрагивал иногда при мысли, что настанет день, когда и ему придется издать последний вздох и стать достоянием червей.