Ночной дозор - [7]

но, так и не вместясь в рассудок мой,

он рвется в бой с бушующею тьмой.

От старика они уходят в ночь,

как семена от оболочки прочь:

тот, кто начало положил поселку,

кто стены клал, тоскуя втихомолку,

и мастерком постукивал, - и тот,

кто в шахте рылся, как заправский крот;

еще - судья, снискавший злую славу,

суливший ночью сам себе расправу;

все - разные, но, сохраняя связь,

они молчат, к истоку возвратясь.

"И вот теперь, под ливнем звезд, когда

заткались и глаза и борода

болотной ряскою, - тебе по силам

припомнить, как, простясь с первичным илом,

ты выполз на невиданный простор,

где были звезды, реки, кряжи гор,

но ты берег в себе первопричины:

в тебе таились скалы и пучины,

а также - я, который здесь, внизу,

колыша древний ил, поднесь ползу.

Ручьем ли быть случилось нынче мне,

кристаллом, или рябью на волне,

пещерою? Из глаз молотоглава

мне зрится мрака вечная держава;

при свете созерцаю, трепеща,

Вселенную, от камня до хвоща,

скорблю о ней, о зыбкой, переменной,

о скованной, о безнадежно пленной.

Семь обликов скрывающий в себе,

как я пойму хоть что-нибудь в судьбе:

быть может, я - акация ночная,

бросающая семь теней, не зная,

что ими затеню на этот раз?

Здесь души предков вижу я подчас,

во мне сокрытых, - если вспыхнут снова

семь пламеней, семь отсветов былого.

Когда в долинах свет луны свинцов,

они на спинах белых жеребцов

сюда спешат, дорог не выбирая,

окинуть взором даль родного края;

бойцы былые, лошадей гоня,

они уходят искрами огня,

пронзившего столетья. Год от года

мы видим их в час лунного восхода.

Но ветер будет веять и, с норой

расставшись, выдра выть ночной порой,

и лампа над моим недвижным телом

сиять луной на корабле замшелом,

и юноша, которым стану я,

опять придет в прекрасные края,

где ветер веет, где гроза грохочет,

он битву прежнюю продлить захочет,

оберегая в памяти завет:

границ души на картах мира нет".

ЧЕЛОВЕК С ФОНАРИКОМ

Свет; и вот в пятне

света виден мне

малый бугорок:

словно козерог,

он ныряет в ночь

прочь от света, прочь.

С ветки - напоказ

чья-то пара глаз

щурится, смотря

в лучик фонаря.

Шарю на ветру

от бугра к бугру,

но в ночной стране

все враждебно мне.

НОЧНОЙ ДОЗОР

В час, когда Южный Крест вознесен

вместе с созвездьем Пса в эмпирей,

вокруг пакгауза бродит он

среди жуков и нетопырей,

следя, ибо долг служебный таков,

за сохранностью стекол, решеток, замков.

"Когда стихают пристань и док,

на дело выходит ночная рать.

Кто на меня наточил клинок,

кто нынче хочет меня убрать?

День закатил под веки зрачки,

вокруг - убийцы одни да сверчки.

По вечерам на душе непокой:

миллионы черных бродят кругом.

Само собою, склад никакой

не устоит перед этим врагом

если предъявят условья свои

боевые черные муравьи.

Но... надо бояться не только их.

Опасаюсь, как бы час не настал,

когда десятки тысяч цветных

на пакгауз бросит Шестой Квартал".

Он за дубинку хватается зло,

представив, как разлетится стекло.

"Но... основной, несомненно, враг

все-таки белые. Кто не знаком

с этим народом воров и бродяг?

Белые, черные... Все кувырком".

Каждой расе швырнув укор,

старик продолжает ночной дозор.

"Да сам-то каков ты? Как разглядишь?

Ты черный? Белый? Желтый? Цветной?

Ведь это зависит, пожалуй, лишь

от того, к огню ты лицом иль спиной.

Ночь - не Господь, и ей все равно

какого ты цвета, когда темно.

Враги - это те, кто к вечеру впрок

запасают много блестящих ножей,

норовят разбить стекло и замок

и нападают на сторожей".

Он зорок: злодей старался бы зря

укрыться от его фонаря.

"К чему этот склад у границы карру,

или, точней, какова цена

револьверам, станкам и другому добру,

мячам для гольфа, бочкам вина;

мне-то зачем весь этот товар,

вроде лучшего виски и лучших сигар?

Почему я все это стерегу,

хожу кругами, таюсь в тени?

У своих соплеменников я в долгу,

я такой же поденщик, как все они".

Он гасит фонарь, поскольку сам

товарищ бродягам и тощим псам.

Миллионами светят во тьме огоньки,

но жребий людской и тяжек, и груб.

Копошатся белые червяки,

пожирая черной коровы труп.

Все - гнило, все безнадежно старо,

и звезды гложут вселенной нутро.

"Но что за шорох там, вдалеке?"

Он вырывается из полусна,

и снова горит у него в руке

фонарь, и дубинка занесена.

"Получается, значит, что я могу

себя приравнять к своему же врагу?"

Рассвет в небеса посылает весть:

там огни догорают Божьих канистр.

Лучи золотят карнизную жесть,

и просверк чайки ярок и быстр.

Не пропускает души ни одной

Господь, совершая дозор ночной.

ЗАВЕРТЬ

Сколько можешь ты, сколько я могу

оставаться в заколдованном кругу,

где лишь я и ты, где лишь ты и я?

Все летит вокруг, бешено снуя

и себя опережая, - но ужель

превращается вращенье в самоцель?

Только я и ты... Только... И тотчас

непостижный страх настигает нас...

О, куда же ты? О, куда же ты?

В этой заверти все больше быстроты,

мы вращаемся, и кружимся, и мчим,

от тебя я становлюсь неотличим.

О, хотя передохнуть бы на бегу

в этом заколдованном кругу;

время движется, ползет едва-едва

монотонные, глухие жернова,

а круженье опьяняет, словно хмель,

есть ли в нем надежда, есть ли цель?

Сберегу ль себя, тебя ли сберегу,