Ночное солнце - [60]

Когда они приблизились к небольшому холмику, воронкообразно вдающемуся в море, с правой стороны увидали несколько красивых зданий. Указывая на одно из них, Надежда Петровна сказала:

- Вот это и есть родильный дом. Вот тот, низенький, из красного кирпича.

- Да, вижу... Какой красивый...

- А как же, моя деточка... родильный дом и должен быть таким...

Дом на самом деле был красивым. Приятно смотрелись его кирпичные стены, крыша из белой жести, светло-зеленые окна. Гюльназ даже показалось, что этого домика не коснулось дыхание войны. "Иначе и быть не могло, - заключила она. - Ведь это - родильный дом".

Миновав небольшой садик во дворе, они подошли к входной двери дома. Гюльназ невольно обернулась, осмотрела сад. Земля была вскопана лопатой. Между деревьями еще видны были следы ног. Она проследила за ними взглядом, следы уводили влево. Там у стены выстроились в ряд цветочные горшочки. Сердце ее сжалось, она вспомнила свое окно, все в цветочных горшочках. Она сделала несколько шагов и увидела - мак! Задрав вверх красные головки, точно флажки, он будто приветствовал ее. В изумлении, смешанном с радостью, она остановилась:

- Тетя Надя, посмотрите-ка! Маки! Видите? Да какие красивые...

- Да, очень красивые, деточка, очень красивые. Прямо как ты.

Гюльназ вспомнила Соколова. Ведь он тоже сравнивал ее с маком, выросшим прямо на заснеженном тротуаре. То ли оттого, что вспомнила того мужественного, красивого офицера, пожелавшего читать книги в свете ее глаз, то ли по какой-то другой причине ей сделалось нестерпимо грустно. Какая странная случайность? Этот горшочек с маками, не поставлен ли он сюда специально в память о Соколове?

Они прошли мимо окон, занавешенных марлей, подошли к двери. Тетя Надя прошла вперед, открыла дверь.

- Можно войти, детка? - Ласково обратилась она к кому-то внутри. Принимай роженицу... Из больницы, откуда же... Сам Федор Иванович послал. Велел сдать ее вам и быстро возвращаться. Ну, заходи сюда, моя деточка! Теперь она уже обращалась к Гюльназ. - Вот твоя новая хозяйка... Я сдаю тебя ей, а мне надо идти. Дня через четыре-пять приду за тобой... Нет, за вами, ну, ты понимаешь...

Вот так, приговаривая, Надежда Петровна прижала Гюльназ к груди, поцеловала и, вытерев кончиком платка слезы, ушла.

Прислушиваясь к ее удаляющимся шагам, Гюльназ подумала, что тетя Надя плачет, наверное, из-за того, что оставила ее с ребенком на попечении совсем чужих людей. Ну, ничего, она была убеждена, что не пройдет и дня, как и здесь найдутся добрые, заботливые люди. Разве она не видела, чем теснее сжималось кольцо блокады, тем люди становились ближе друг другу, часто превращались в самых дорогих и родных.

Молодая женщина, которую тетя Надя назвала ее новой хозяйкой, прошла в маленькую комнатку и пригласила Гюльназ за собой. Потом села за стол, взяла ручку.

- Ваша фамилия, имя?..

Гюльназ не успела ответить, она только собралась это сделать, как в коридоре появилась женщина в белом халате, направляющаяся прямо к ним.

- Таня, извините, я на минутку, - произнесла она, не дойдя до дверей маленькой комнатки.

Гюльназ невольно поднялась с кресла и ясно различила женщину, идущую к ним. Это была доктор Салима.

* * *

В ее изголовье застыла пара глаз. Уже несколько часов доктор Салима не отходила от нее. Все внутри у нее колыхалось как море, переполненное слезами. Но она не могла плакать. И говорить не могла. Теперь для нее не существовало ничего, кроме отрывистых слов этой маленькой землячки. Сколько страдания было в этих родных словах!.. И сама Гюльназ - была сплошное страдание. Она не смогла бы выразить его словами, но сердцем впитывала страдания и муки Гюльназ. Но было поздно... "Доктор Салима, я бежала за трамваем, в который вы сели, я кричала, я звала вас, а вы меня не слышали... Как вам было услышать меня?" Боль этих сло в иглой вонзилась ей в сердце, она знала, что с этим ей теперь жить до могилы. Но не было выше добродетели, чем осознание этой боли. Теперь вся красота Чеменли - Гюльназ сосредоточилась в ее руках. Любя, лелея эту красу Чеменли, она вырвет ее у смерти, отомстит за все перенесенные муки. Она будет служить Гюльназ как мать, обхаживать как сестра. Сделает ее счастливой. И ее, и ребенка всегда будет держать при себе. В этом и состояло ее счастье, счастье сострадания.

- Вас и Искендер однажды видел. На "скорой помощи"... Хотел запомнить номер машины, но...

- А кто это - Искендер, Гюльназ?

- О чем вы думаете, доктор? Я разве вам не говорила, что Искендер - мой муж?..

- Да, это я слыхала... Я спрашиваю, Искендер - тоже из нашего Чеменли? Чей он сын?

- Если скажу, вы сразу вспомните... Кузнеца дяди Ашрафа...

- Да, знаю, Искендер, кажется, учился в Ленинграде, не так ли?

- Да, в этом году должен был закончить последний курс.

- А где он сейчас... Искендер?

Теперь Гюльназ совершенно уверилась в том, что многое из того, что она рассказывала, доктор Салима просто не услышала. Зря она все это время выбивалась из сил. Но разве можно было обижаться? Ведь она видела, как переживала доктор Салима, когда она все это ей рассказывала.