Ночное солнце - [50]

- Зина, может, мне, я... - она не досказала "Пойти домой?", но тут же поняла бессмысленность этих слов и закончила: - Прилечь отдохнуть?.. А ты займись своими делами...

- Какие там у меня дела... Не беспокойся...

- Тогда объясни мне... почему ты какая-то грустная... что-то тебя огорчило?

- Все обычно, Гюля. Вот я думаю, как мне завтра уговорить главврача...

- Ты обо мне? Да ты не думай об этом, Зиночка!..

Но она видела, что с Зиной творится что-то неладное. Ее одолевают какие-то мысли, связанные с более серьезными вещами. Но у кого в Ленинграде сейчас нет горя. Кого оно здесь обошло? И она решила, что теперь настал ее черед утешать Зину.

- Зина...

- Да...

- Ты ничего не рассказала мне о своем Яше...

- А что рассказывать?

- Где он? Видитесь ли вы?

- Яша на том свете, Гюлечка... Как мы можем видеться?

Гюльназ показалось, что Зина шутит.

- Я серьезно спрашиваю, Зиночка... Неужели расстались?

- Да, расстались. С той минуты, как Яша ушел на тот свет, расстались навсегда!..

- Что с тобой, Зина? Почему ты такое говоришь?

- Я?

- Разве можно так говорить о любимом? "На том свете" что это за слова?

Зина как-то странно улыбнулась.

- Я правду говорю, Гюля... Яков сражался как настоящий герой и погиб как герой. Имя его в списках бессмертных. Ушел из этого мира безвременно, на том свете будет жить. Есть такие, что не живут и на этом. - Какая-то гримаса боли прошлась по ее лицу.

Наконец постигнув смысл этой гневной иронии, Гюльназ попыталась перевести разговор на другое:

- А о том герое память осталась?

Зина ее поняла, но ей тоже хотелось спросить: "А о твоем герое осталась ли память?" Но она не спросила... Вдруг передумала.

- Нет! Да разве бы я согласилась?

- Что с тобой, Зина, так говорить грешно...

- Гюлечка, уж не... а ну-ка встань.

- Зачем? Я и так скажу. Я беременна. На четвертом месяце...

Зина, как кукла со сломанной пружиной, опустилась на свою кровать.

- Что ты говоришь, Гюля?! Дорогая... Да разве ты не знаешь, что это означает?

- Знаю... Я все знаю...

Вконец обескураженная ее спокойным, уверенным голосом, Зина вскочила:

- Значит, ты все знаешь? Знаешь! - Она оглядела ее с ног до головы. Знаешь, что вес новорожденного не привышает шестьсот- семьсот граммов, бывает и меньше... Знаешь, что их кормят при помощи специальных аппаратов, зондом. Знаешь? Я уже не говорю о том, что будет с этими детьми, когда они вырастут. Ты хотя бы смотрелась в зеркало. О каком молоке может идти речь?

- Я все это знаю, Зиночка, дорогая... но знаю и то, что мой долг...

- Ты твердишь о каком-то долге, как те выдуманные герои в выдуманных книгах.

- Если они об этом говорят, тогда почему они выдуманные? Тогда они совсем настоящие.

Зина на мгновение задумалась, но сдаваться не собиралась.

- Так уж важно тебе именно здесь, в блокаде, выполнять свой долг материнства? Разве нельзя подождать?

- Значит, нельзя. У другого времени будут другие горести и заботы...

Неожиданно Зина схватила Гюльназ, заключила в объятья, прижала к своей груди и стала тихо, тихо убеждать:

- Гюлечка, милая... Тебе будет трудно... Очень трудно. Ты не представляешь, как будет трудно. Гюлечка, выбрось все из головы. Мы все сделаем, ты не пожалеешь, Гюлечка... Иначе нельзя, пойми ты...

- Нет, Зина. Нет... дорогая. Даже если соглашусь я, Искендер рассердится. Ведь он знает, что у нас будет ребенок, как я потом посмотрю ему в глаза?..

Теперь у Зины снова изменилось настроение. Теперь она уставилась в одну точку и почему-то молчала. Гюльназ показалось, что своим упрямством она обидела ее. Да, наверное, Зина права, рожать в таких условиях... Но на другое, она не могла согласиться, не имела права.

Время шло. Наконец, Зина подняла голову. Обе открыто посмотрели друг другу в глаза, обменялись улыбками. Будто что-то сказали друг другу, Гюльназ не выдержала первой, она бросилась к Зине.

- Ты такая хорошая, Зина... Я не могу на тебя наглядеться. Ты прости, что я не слушаю тебя, прости, что я такая упрямая. Мне, наверное, суждено родить здесь, в этом огне и пламени. Если даже во всем Ленинграде останусь я одна, все равно я должна родить ребенка.

И, как бы сожалея о том, что исчерпались силы и она не может высказать то, что накопилось у нее на сердце, Гюльназ, тяжело вздохнув, умолкла. Но глаза ее будто проникали в самую душу Зины и пытались досказать сказку о матери, которая осталась одна в осажденном городе. А Зина, в изумлении читая эту чудесную сказку в ее прекрасных, выразительных глазах, все думала о том, что заставляет Гюльназ так поступать, какая сила бушует в этом тщедушном теле? Гюльназ прочитала в ее глазах сожаление? Неверие? Но цветы жизни явственно отражаются на ее лице. И ей приятно слышать сказку, что рассказывает Гюльназ, слушать ее, не перебивая. И если она хочет, чтобы Гюльназ всегда рассказывала эту сказку, она должна молчать.

Прижав голову Гюльназ к своей груди, она прошептала:

- Говори еще, Гюля, говори! - а в душе дала клятву: никогда не откроет она тайну, что свернулась у нее в груди, словно ядовитая змея.

Ровно двадцать дней назад вот здесь, на этой пружинной кровати, где сидит сейчас Гюльназ, Искендер скончался у нее на руках.