Ночное следствие - [27]

На левой руке покойного картонный формуляр, который уже успел заполнить доктор Куницки.

А Кольбатц не был красавцем. Лошадиная челюсть, очень длинный нос. Наверное, носил очки: на переносице осталось углубление от слишком тесной оправы. Но он хорошо сложен — широкая грудь, узкие бедра. Руки сильные, с мощной кистью. Одним словом, он ничуть не похож на своих предков, изображенных на портретах, которые висят в салоне, — иной антропологический тип. Я беру его руку. На левой ладони специфическое углубление, похоже, что от автомобильного руля. Наверное, он много ездил, но не очень-то уверенно водил машину. На указательном пальце следы никотина. На большом — опять специфический след в виде небольшой мозоли. Правая рука тоньше и мягче.

Входит доктор Куницки.

— Кто позволил вам встать? — Он кричит профессиональным тоном, хотя, видимо, не особенно уверен, что обязательно надо кричать.

— Ничего со мной не случится, доктор. Вы знаете, что покойник был левшой?

— Вам надо сейчас же лечь. Левшой? Ну и что из этого следует? Немедленно ложитесь!

— Ничего… Наверное, ничего не следует. Я только сейчас заметил, что он левша. Не очень-то приятный тип. Вам не кажется?

— Я покойников не различаю. Все они похожи друг на друга. Вам необходимо лечь.

— Нет. Сделайте мне какой-либо укол, и хватит.

— Нервишки пошаливают? Увы, все вышло. Последний сделал этой девочке. Есть только кофеин в таблетках.

— Спасибо. Предпочитаю его в виде кофе. Пойдемте, доктор, мы же не закончили нашего совещания. Но сначала я хотел бы узнать, кто меня так угостил?

Трогаю затылок. Кусок марли приклеен двумя перекрещенными полосками пластыря.

— Два сантиметра. Затронута только кожа, — информирует Куницки. — Наверное, кирпич.

— Может быть, трость?

— Нет, кирпич. Я нашел мелкие осколки в волосах.

— Интересно. Этот тип не отличается большой физической силой.

2

Если судить по донесению сержанта Лигензы, «мой случай» не особенно интересен. Зато он увенчался еще одним знаменательным открытием.

Услышав крик, Лигенза спустился вниз, ориентируясь на свет фонаря, который почему-то не погас, когда я упал, и лежал на полу, освещая своды подземелья. Рядом со мной сержант обнаружил несколько кирпичей. Ничего другого не нашел и Домбал, прибежавший по зову Лигензы. Они вдвоем обшарили лестничную клетку, коридорчик, идущий под уклон к подземелью, и само подземелье. Позже, когда они уже перетащили меня к доктору Куницкому, в левой стене склепа увидели узкую нишу и лесенку.

— …когда я стукнулся головой о доски, то понял, что лаз слепой, — рассказывает Домбал. — Хотел уже возвращаться, но еще раз уперся в доски — изо всех сил, обеими руками, а Лигенза держал меня за ноги. Доски поддались. Это оказался просто люк, только очень тяжелый. Когда я его приподнял, а Лигенза посветил фонарем, я увидел те самые часы-фрегат…

— Вы оказались в башне?

— Так точно.

— Лигенза, когда ты побежал ко мне, в комнате со стульями оставался кто-либо из наших?

— Нет.

— Нужно было позвать.

— Я что, должен был ждать, пока гражданина капитана прирежут? Да? — возмутился сержант.

— Так-то так… А за это время гражданин дух благополучно проследовал из подземелья в башню. По той самой железной лесенке. Из башни — через комнату со стульями — в свои апартаменты. И теперь спокойно отдыхает. А что поделывает местное общество?

— Сидит, как было приказано, по своим комнатам. Лаз из подземелья в башню тоже под наблюдением.

— Ну, теперь оттуда уже никто не выйдет, потому что там давно никого нет.

Лигенза вздыхает. Лицо у него в грязи, пальцы стерты до крови. Я говорю ему, чтобы он умылся.

— Давайте закончим совещание, — обращаюсь я к Домбалу и Куницкому. — Если не ошибаюсь, нас прервали на вопросе: КТО убил? Домбал, будь добр, включи магнитофон. И подай ленту немного назад. Первую катушку.

— Она на месте.

— Включи. А кто не выключил магнитофон?

Лента кончилась, но зеленый глазок светится. Видимо, услышав выстрелы, мы совсем забыли о магнитофоне. И когда я допрашивал Аполонию Ласак, то не сменил катушку. Смеемся долго и от всего сердца. Домбал говорит:

— По-моему, как раз здесь. Перематывает ленту, включает звук.

— … «еще один вопрос. Почему Бакула сразу похоронил умершего, а утром уведомил милицию? И притом варшавскую милицию. Почему не… Домбал? Домбал?! Что такое? Кто стрелял? Домбал! На выход! Быстро!»

— Да. Как раз то самое место, — говорю я. — Пошли дальше. Начнем с того же вопроса.

— Тихо! — Домбал прикладывает палец к губам.

Из микрофона несется нечто непонятное. Хлопает дверь. Шаги. Всхлипывания. Разговор по-немецки.

— «Трудель, что ты наделала? О боже, что теперь делать, девочка? (Рыдания.) Он уже все знает. Что теперь делать? Пойдем. Скорей, Трудель…»

Потом опять шаги, хлопает дверь. Дальше — только еле слышное гудение радиоламп. Мы долгое время сидим в полном молчании.

— Фрич, — говорит Домбал.

— С дочкой, — отзывается Куницки.

— Да. Во всяком случае, теперь мы можем быть уверены, что не они подкопали и опрокинули надгробие на кладбище, — говорю я. — Не успели бы вернуться. Только никак не пойму, что она натворила?

— Я предлагаю, чтобы ее сейчас же допросили, — берет слово Домбал. — Может, станет яснее, наконец, кто убил Кольбатца.