Ночная Жизнь - [16]

Карниш был буквально одержим литературой о вампирах. И все, что он читал, убеждало его в том, что он и есть самый настоящий вампир. Положительной стороной такого существования была возможность контролировать сознание людей и животных, манипулировать ими или по крайней мере подталкивать их к тем или иным поступкам. И разумеется, его бессмертие – или опять же по крайней мере очень большая продолжительность жизни. На этом плюсы кончались и начинались минусы: вид христианского распятия наводил на него просто кататонический ужас; даже просто имя Христа, произнесенное в разговоре с ним, было ему очень неприятно. Солнечный свет причинял ему настолько сильную боль, что даже после мимолетного попадания на него прямых солнечных лучей он на несколько дней выходил из строя, и у него не было ни малейшего желания выяснять, к чему может привести их более длительное воздействие. От запаха чеснока он напрочь лишался способности соображать, голова начинала кружиться, и накатывала такая дурнота, что он не мог даже двигаться. Пока ему не представился случай испытать на себе действие святой воды и осинового кола, но он догадывался, что они могут причинить ему очень серьезный вред. Карниш знал, кто он такой, но понимал свое состояние даже меньше, чем люди понимают свое.

Приведенные в книгах подробные описания способов борьбы с вампирами навели его на мысль, что он и ему подобные уже довольно долго охотятся на людей и что люди знают о них, знают, как с ними бороться и как их уничтожать. В этом крылся источник его постоянного страха, именно поэтому он ел бродяг и тех, кого точно не будут разыскивать. Этот страх заставлял его тщательно следить за тем, чтобы не привлечь ни малейшего внимания к своей истинной сущности.

Книги о вампирах были одним из немногих доступных ему удовольствий. В них он обретал славу, могущество, любовь – все, чего был лишен в повседневной жизни, а главное, что на страницах этих книг он находился в обществе себе подобных, и это было как бальзам для самой болезненной раны его существования – одиночества. За все время, что он себя помнил, Карниш ни разу не встречал своего сородича. Он был одинок в этом мире. Если бы не страх смерти, страх, далеко превосходящий ничтожный страх перед смертью всех его жертв, он бы давно лишил себя жизни, если это вообще было возможно. И Карниш проводил свои дни, просматривая поступающую со всего света информацию в поисках каких-либо сигналов о существовании других таких же, как он, существ. Таких сигналов, как те, которые были получены из Детройта.

По правде говоря, ехать в Детройт надо было гораздо раньше. Но чем дольше он оттягивал эту поездку, тем дольше мог наслаждаться надеждой, что в этом далеком городе его наконец-то ждет тот подарок судьбы, о котором он столь долго и мучительно мечтал и который искал с таким тщанием. Но Карниш понимал, что вечно тянуть с этим нельзя. На зов надо ответить, иначе он прекратится. То, что прошлой ночью его увидели, послужило тем толчком, которого ему не хватало, чтобы поехать в Детройт. Когда через пару дней он вернется, будет уже ясно, удалось ли Саймону, Простаку Саймону, заставить кого-нибудь поверить в то, что он видел. В сегодняшней газете никаких сообщений не было, но в понедельник все выяснится. В любом случае ему скоро пришлось бы снова менять имя и место жительства. Сейчас ему уже семьдесят три года, и еще десяток лет, прожитых не старея, привлечет к его особе опасное внимание. Возможно, Саймон даже оказал ему своего рода услугу. Карниш встал из-за стола и подошел к окну. Небо на востоке стало темнее, он уже мог разглядеть звезды. Зазвонил телефон; после второго звонка Карниш поднял трубку. Звонил его шофер Эдвард: пора было ехать на аэродром. Карниш сказал, что спустится через минуту.

Положив трубку, Карниш вздохнул. Он ненавидел куда-то ездить. Но эта поездка была очень важна. Быть может, к утру он уже не будет одинок в этом мире. А ради этого Карниш был готов спуститься в самое сердце ада и вернуться обратно.

На Пятой улице стоял большой двухэтажный монстр – дом, в котором жил Саймон. В мансарде торчала из-под дранки полусгнившая пакля. Разноцветная черепица, черная и зеленая, была похожа на признаки какого-то отвратительного кожного заболевания. В холле Саймон услышал музыку, доносящуюся из комнаты Бобби, и почувствовал запах еды – впрочем, что именно готовится, сказать было трудно. Сначала он хотел зайти к Ронни, но потом передумал. Он очень устал и был не в состоянии объяснять, где был этой ночью и днем. Стараясь не шуметь, он стал подниматься по лестнице.

Открыв дверь, он вошел к себе. В квартире стоял нежилой запах. Радуясь, что наконец-то добрался до дому, Саймон включил свет на кухне и сразу же отвернулся, чтобы не смотреть на кучу грязной посуды в мойке. Сколько времени она уже там валяется, он тоже предпочел не вспоминать. Вместо этого он прошел в комнату, включил стереосистему и поставил компакт с ранним Питером. Габриэлом. Убавив звук почти до минимума, он опустился в кресло рядом с колонкой, откинулся на спинку и закрыл глаза. Питер Габриэл оказался не очень кстати. Поэтому на середине первой песни Саймон выключил стереосистему. Наступила гнетущая тишина. Музыка из комнаты Бобби доносилась едва слышно, словно откуда-то из-за грани реального. Саймон подумал, что лучше бы Бобби тоже выключил звук. Он тяжело вздохнул, чувствуя в душе угнетенность и пустоту. За последние два месяца, что Саймон прожил в «Мондо Манор», как Бобби прозвал этот дом, его недовольство своей жизнью в целом еще больше усугубилось. Переезжая сюда вместе с Бобби и Ронни, он воображал, что бежит от чего-то, но сейчас уже забыл, от чего собирался бежать. Кстати, на вечеринке Бобби об этом упомянул. Что он там сказал?