Ночная радуга - [114]

Бежала долго, все казалось, что сова настигнет и сейчас вцепится в спинку железными когтями. Сбавила ход в плотном густом ельнике.

Поозиралась. Вот где доброе место. Ельник густ, и свежих шишек-семянок по деревьям много. Только елки все точно на подбор: свежие, здоровые, дупла в ельнике не найти. Белка отыскала дерево поветвистее, погуще. На одной широкой ветке концы загнула и заплела. Потом мелких лапок насламывала, закрыла ими все дырки. С еловых стволов мху наносила, утеплила гнездо изнутри, а от старой липы приволокла пучок мочалин и тоже заплела их изнутри в стенки. По бокам гнезда оставила две дырки — вход и выход. На ночь затекала их моховыми затычками.

Живет белка в ельнике, — спокойная, сытая у нее жизнь. Утром спустится на землю, от дерева к дереву побегает, поиграет. Потом идет на старую ель завтракать. Зрелые шишки на елке семян полны.

Внизу на снег слетели откуда-то два рябчика. Носятся друг за другом, играют в догонялки. Один рябчик разгорячился игрой, стал в снегу купаться. Плещется в снежной ванной — белыми фонтанчиками вспархивает из-под крыльев снег. Разошелся рябчик и об осторожности забыл.

«Непорядок это, — замечает острым глазом белка. — Играть играйте, но осторожность терять не надо. Много отыщется в лесу кривых когтей да острых зубов». Будто бы невзначай выронила белка из лапок шишку, прямо в крыло угодила рябчику.

Напуганные птицы мигом взлетели на деревья. Отряхнулись и запощипывали еловые почки. А внизу и точно: вылез из густого чапыжника на рябчиные наброды большущий зверь. Шерсть на шубе густая, искрасна-желтая и вся в коричневых пятнах.

Толстую морду зверь в снег окунул, долго внюхивался, фыркал сердито и усами шевелил. Замерла белка на ветке, рябчики присмирели — рысь внизу, коварный, злой хищник. Ей покажись только — беды не оберешься.

Но рысь не заметила белки и рябчиков; медленно, не слышно ступая мохнатыми лапами по снегу, убралась обратно в кусты. Рысь — зверина ночная, ей отсыпаться сейчас надо. И потянулась она на лежку.

Снова принялись птицы за почки, зверек — за шишки. Неожиданно рябчики сорвались, наперегонки полетели в еловую глушь, упали где-то и затаились. Чего бы им испугаться? Навострилась и белка... все вроде бы спокойно. Ан нет! Вон, на соседнем дереве струйкой просыпался снег, дрогнула ветка, крадется кто-то. Затихла белка и увидела: столбиком поднялась на мохнатой еловой лапке куница. Поднялась и спряталась тотчас. Ее, белку, выслеживает, не иначе.

Кинулась белка по стволу к макушке, перемахнула на другое дерево и все дальше, дальше скакала, не останавливалась. Куница ничего не видела. Она подкралась осторожно, соскочила на сучья, где только что сидела белка, и долго озиралась, выглядывая, куда могла подеваться добыча. А добыча была далеко.

Так и действует в лесу незримая взаимовыручка. Белка и не думала, да вовремя помогла рябчикам, рябчики помогли улизнуть от куницы белке.

К вечеру запуржило, запотряхивало снежком небо, туго зашумел вершинами елей ветер. Белка в сумерках осторожно прокралась к своему гнезду, залезла внутрь и улеглась отсыпаться.

Крутит, гуляет метель, крепко спит белка. Нет следов и никому не найти ее сейчас.

КРАСКИ ЗИМЫ

Снега, снега в полях глухие, глубокие. Не ступить сейчас никуда ногой, надо надевать лыжи, да не просто узенькие «бегунки», а широкие, устойчивые, подбитые тонкой телячьей кожей. Станешь на них — и смело кати хоть куда, на таких везде путь-дорога.

По утренней рани выхожу узенькой водоносной тропкой на реку. Возле проруби, застекленной ночью морозом и присыпанной редкими снежинками, загоняю острые носы валенок в широкие лямки креплений и ступаю на нехоженый снег.

Мягко, легко катят лыжи утренней лебяжьей порошей. Два ровных следа-полоза остаются позади. А впереди у меня — короткий день зимы и все, что повстречается на пути. Поднимаюсь с реки на правый угористый берег; мне туда надо, где за просторными полями тонко и прозрачно темнеют на вырубках молодые кустарники.

Ах, зима, зима, богата ты нынче снегами! Еще и декабрь не проводили, а ступи с лыжины — и сразу тонешь выше колена. Раскинулись оснеженные дали праздничными скатертями, растянулись отбеленными полотнами. Отдыхает земля, копит силы, кормилица в снежном забытьи. Хороша зима: заботливо укрывает землю снегом, прячет под сугробы, давая ей сон и успокоение от летней работы.

Плыву на лыжах через белый разлив полей, думаю о новом нарождающемся дне, и думается мне чисто и просветленно. Потому, наверно, что увидал я неоглядные и глубокие снега вокруг, почувствовал их очищающую силу, хлебнул твоего, зима, целебного воздуху. Он крепок и резок теперь — настоящий богатырский напиток. И пить его приходится осторожными глотками, чтобы не обжечь горло.

Чудесно становится от такого питья на душе и радостно смотрится вдаль. А там из сизо-малиновой мглы дрожжевым пшеничным караваем поднимается пышное солнце. Оно совсем не слепит глаза: смотреть можно не щурясь.

Неправду говорят, что у зимы две краски: белая и черная. Встало над полями солнце, обмыло снежные просторы утренним светом. Где больше попало его, где меньше... Где больше, там краски густо алы, как есть, залило сугробы вишневым соком. Где меньше — снег пунцовеет слабо, нежно.