Ночная погоня - [43]

— Сейчас я их позову, — предупредил он. — Все оценки оставьте на потом, сейчас важно только поверить! Вы должны верить в то, что услышите в себе. Это не мистика, не самовнушение, а просто разговор с самим собой. Когда захотите их о чем-либо спросить, спрашивайте себя, если захотите им что-нибудь сказать, скажите себе. Но нужно быть абсолютно искренним. Людям бывает трудно избавиться от притворства и самообмана, но постарайтесь отбросить все это хотя бы на десять минут, и тогда вы сможете разговаривать с дельфинами. Похоже, что это язык Вселенной, и каждый человек несет его в своих клетках. Сейчас вы просто должны поверить в него, по-ве-рить!

Последнее слово он произнес по слогам, и каждый слог ударялся о меня, как волны о скалу. Скала гудела и дрожала от ударов волн, как каждая клетка моего тела, отражая голос океана. Мой спутник стоял на берегу у самой воды, лицом к этой корчащейся и говорящей живой массе без начала и конца, и я видел, что он уже не человек, а только часть этой массы — одна из волн, один мускул, одна клетка, которая издает протяжный зов, полный чудовищного желания соединения и исторгавшийся из бездны разрезанного лунным ножом океана. Я сидел и слушал этот зов, не понимая, откуда он происходит…

— Я ждал тебя, — неожиданно сказал кто-то. — Ты опоздал.

— Извини! — ответил мой спутник. — Я не один.

— Знаю. Кто это с тобой?

— Человек, который тоже любит вас.

— Нет, он нас не любит. Он боится.

— Да, боится, но это хороший человек. Где все остальные?

— Скоро будут здесь. Они ловят для тебя рыбу.

Не отрываясь, я смотрел на неподвижную фигуру, склонившуюся над водой, и слушал оба голоса, которые звучали совершенно одинаково, но их было два. Потом мой спутник внезапно обернулся, я вздрогнул и перестал их слышать. И тогда я крепко сжал веки, темнота вошла в меня вместе с взрывом, вслед за которым наступила полная тишина. Но эта тишина в то же время была и темнотой, и пространством, и они росли и ширились, превращаясь во мне в неделимую необъятность, в ту абсолютность, которая существует только в галактиках. И на этом фоне мой голос сказал:

— Разве я боюсь?

— Да, боишься, — ответил мне другой голос, но он был так же неотделим от меня, как тишина от темноты, от пространства. — Боишься, потому что не знаешь этих сил, потому что никогда не пытался увидеть их ни в себе, ни вне себя.

— Наверное, я не мог…

— Нет, ты всегда мог их видеть. Но люди объявили их нечеловеческими и отреклись от них, а теперь ты чувствуешь в себе их присутствие и потому боишься. Сейчас ты перестанешь чувствовать себя человеком в вашем понимании, человеком-телом, а меня воспринимать как животное, и мы сможем понять друг друга.

— Но что же мы такое? — задыхаясь, спросил я.

— Не знаю! — прыснул он и весело прыгнул через волну.

— А я думал, ты знаешь, раз уж вы считаете себя умнее нас.

— Пока что мы знаем только, чем мы не должны быть. А вы, к сожалению, еще до этого не дошли. Не обижайся, я открываю тебе наши истины, а ты раскроешь мне ваши. Ведь мы друзья…

— Почему вы нас любите? — спросил я.

— Можно ли не любить своего младшего брата, когда он в тупике?

— Это одна из ваших истин?

— Да.

— Два плюс два четыре, — неожиданно сказал я.

— Что это?

— Одна из наших истин.

— Мне она непонятна, — застенчиво промолвил он.

— Привет, дружище! А я ее понимаю.

— Это ваша система счета, не так ли? Величайшее ваше заблуждение!

— Привет! — ответил я. — Почему заблуждение? Например, один дельфин и один дельфин — два дельфина.

— Нет, может быть только один дельфин и… дельфины. И так во всем остальном.

— Ага! — торжествующе изрек я. — Для вас существует только единица и множество. Но ведь это самая примитивная стадия восприятия мира! Даже дикари Австралии считают до пяти!

Я услышал их смех — веселый и безобидный:

— А ты можешь сосчитать волны океана, тела во Вселенной, измерить бесконечность? Счет мешает духу проникнуть в бесконечность, а вы привыкли все пересчитывать и сами от этого страдаете. Хотя и вы предпочитаете единицу. Вы любите только одно солнце, множество солнц пугает вас. Вы страдаете, потеряв одного человека, но равнодушны к гибели множества.

Я хотел было возразить, но вдруг понял, что это правда.

— Говорят, что когда-то мы были очень близки, — грустно заметил первый дельфин. — Но чем больше развивались ваши конечности, тем примитивнее и неподвижнее становился ваш дух. Вам даже мало того, что вы истребляете друг друга. Страшно смотреть, как ваши плавающие и летающие дома разрушают друг друга и тонут в океане, а вы идете на дно кормить рыб. Когда-то хотя бы нас вы не трогали, считая своими друзьями, а теперь и нас истребляете. Зачем? Ведь вы даже не используете наше мясо!

— И здесь причина кроется в счете, — ответил ему другой дельфин, вероятно более старый и опытный. — Они считают, сколько существ научились побеждать, и им все кажется мало. Это называется ненасытность… — Он изрек одну из наших истин, и я выкрикнул:

— Она неотъемлемое свойство духа!

— Свойство духа, когда ты раб своего тела. Частично это свойственно и нам, но мы научились освобождать свой дух. Вы преклоняетесь перед числами, а числа означают омертвление. Первопричина их трагедии — суша, — обратился он к другому дельфину. — И на других планетах мы встречали подобные существа. Обосновавшись на крошечном твердом клочке земли, люди, должно быть, воспринимают Вселенную как колпак, чьи стенки трудно разбить, чтобы оказаться на просторе. Поэтому они и ищут истину с помощью ножа и молотка — дробят ее, не понимая, что кусок чего-то — это уже не целое, это только часть истины, что число — это покой, а истина, которую оно символизирует, познаваема лишь в вечном ее движении.