Ночь во Флоренции - [13]

— Ты сам прекрасно понимаешь, Строцци: то, что ты мне тут предлагаешь, было возможным прежде, быть может, станет возможным в будущем, но сегодня — несбыточно.

— О! Мне заранее был известен твой ответ, Лоренцино!.. Отчего же это несбыточно, поясни?.. Бог дал мне терпение выслушать тебя, и я тебя слушаю.

— Подумай только, ну как, по-твоему, я, любимец герцога Алессандро, я, наперсник герцога Алессандро, я, друг герцога Алессандро, женюсь на дочери человека, который три года открыто организует заговоры против него, который за те без малого шесть лет, что тот сидит на престоле, дважды злоумышлял умертвить его и который, будучи изгнан из Флоренции и объявлен вне закона, сегодня вечером возвратился в город не иначе как снова попытать счастья в дикой затее, вроде предыдущих?.. Поскольку, должен тебе прямо сказать, Филиппо, я называю дикой затеей всякое неудавшееся покушение, а увенчайся оно успехом, я назову разумным то, что называл безрассудством. Жениться на твоей дочери! Жениться на Луизе Строцци!.. Это было бы чистым безумием!..

— Господи Боже, к чему еще ты меня уготовил?.. — негодующе стенал старик. — Но как бы там ни было, я изопью чашу до дна… Лоренцино, ты только что обратился к моей памяти и смог убедиться сам, что она меня не подвела, теперь позволь и мне воззвать к твоей.

— Строцци, Строцци, заметь, я многое позабыл…

— О! — воскликнул старик. — Есть вещи, что ты обязан помнить. Отцовские наставления в отрочестве, юношеские клятвы отчизне…

— Говори, Строцци, я отвечу потом, — промолвил юноша.

— Лоренцино, — повел дальше речь старик, — неужели в твоей душе стряслась столь великая перемена, что ничего прежнего в ней не осталось? И настоящее столь поспешно расточило все, что она обещала в прошлом? Как могло такое случиться, что восторженный почитатель Савонаролы сегодня угодничает и раболепствует перед незаконным сыном Медичи?..

— Говори, говори, — повторил Лоренцино, — я не пропускаю ни единого из твоих слов, чтоб ответить на все.

— Как могло случиться, — продолжал Филиппо, — что тот, кто в девятнадцать лет сочинил трагедию «Брут», спустя пять лет играет при дворе Нерона роль Нарцисса?..

— Или Отона…

— Такого не может быть, не правда ли?

— Нет, нет, Филиппо, так оно и есть, — вырвался горький возглас у молодого человека. — Но раз уж мы с тобой вспоминаем прошлое, теперь мой черед… Кто был притеснителем Флоренции? Климент Седьмой. А кто дважды предлагал вам убийство Климента Седьмого, и это при том, что он был папой, при том, что объявил себя моим покровителем? Я… Кто отказал мне со словами: «Рази, но пусть эта кровь падет на тебя одного»? Вы все!.. Когда после долгой осады Флоренция сдалась и была занята врагом, когда Флоренция признала над собой господство дома Медичи, кто сказал вам: «Я сын Пьерфранческо Медичи, приходившегося во втором колене внучатым племянником Лоренцо, брату Козимо, и Марии Содерини, женщины признанного благоразумия и примерной мудрости; при мне возродится республика, ручаюсь в том моей честью»? Опять же — я!.. И, клянусь вам, так бы я и сделал. Но нет… Вы все отдали предпочтение сыну мавританки, побочному отпрыску старшей линии, и, когда я говорю о старшей линии, даже его мать не знает — а уж вы-то и тем более, — чей он сын: урбинского герцога Лоренцо, Климента Седьмого или погонщика мулов. Но его вы предпочли мне, его избрали своим герцогом, обхаживали, — и ты первый, Строцци! — отрекшись от меня, хотя меня вам не в чем было упрекнуть.

Секунду он с горечью глядел прямо в паза Строцци, потом заговорил опять:

— За мое слабое и женоподобное тело вы звали меня кто — Лоренцино, кто — Лоренцаччо; вы заговорили о бесчестящем меня потворстве влечению папы Климента Седьмого; вам нечем было меня опорочить, так вы оклеветали меня. Потом вы отшатнулись от герцога Алессандро, но для этого нужно было, чтобы первый гонфалоньер Кардуччи, Бернардо Кастильоне и еще четверо городских магистратов сложили свои головы на плахе; чтобы второй гонфалоньер Рафаэле Джиролами был заключен в пизанской крепости и умер от яда; чтобы проповедник Бене да Форано был выдан Клименту Седьмому и уморен голодом в казематах замка Святого Ангела; чтобы фра Захария, умудрившийся скрыться, переодевшись в крестьянское платье, умер в Перудже — какой смертью, о том ничего не ведомо, но это произошло вслед за тем, как он припал к папским стопам; чтобы сто пятьдесят первейших и достойнейших граждан были высланы в изгнание из родного города; чтобы двенадцати гражданам, и тебе в их числе, было поручено преобразовать Флорентийское государство, ибо о прежней Флорентийской республике даже и речи не было; чтобы этот Комитет двенадцати упразднил гонфалоньерство справедливости и Синьорию, на веки вечные запретив восстанавливать это учреждение, двести пятьдесят лет правления которого были отмечены столькими славными деяниями; чтобы новый герцог окружил себя войсками чужеземных наемников и назначил Алессандро Вителли, не флорентийца, их начальником, а изменника Гвиччардини — наместником в Болонье; чтобы сообща с папой он отравил в Итри своего старшего брата, кардинала Ипполито Медичи; чтобы он женился на дочери императора, Маргарите Австрийской, и чтобы, невзирая на это, продолжал в своем беспутном разгуле бесчестить праведнейшие из монастырей и благороднейшие из семейств Флоренции, — нужно было все это… И когда я все это увидел и понял, что достигнуть чего-то можно только низостью, раболепием и растлением, что прямодушие и благородство помыслов позабыты либо презираемы, тогда я вернулся во Флоренцию, сделался придворным, другом, рабом и соучастником бесчинств герцога Алессандро. И не добившись того, чтобы быть первым в славе, я стал вторым в бесславии. Скажи, Филиппо, ну чем не верный расчет?..