Ночь в Кэмп Дэвиде - [27]

А позже, когда они проносились по шоссе где-то за Фредериком, в сознания сенатора возникла новая, зловещая мысль. Она настойчиво его преследовала. У него противно заныло под ложечкой, как всегда бывало с ним, когда од испытывал страх. Он почувствовал себя разбитым, смертельно усталым. К кому же теперь обратиться за советом, кому довериться? Пату О’Мэлли? Нет, Пат отпадает. Какая ирония воображения заставила его в первую очередь подумать о человеке, преемником которого он собирался стать? Грэди Кава-ног, судья из Верховного суда, с которым он не раз ловил рыбу и философствовал? Нет, эта проблема не для него!

А может, Поль Гриском? Да, именно Гриском, ловкий политик и адвокат, на котором одежда сидела, как на корове седло. Со времён Гарри Трумэна с ним советовалось каждое правительство, и его клиентура тянулась от Сиэтла до Нью-Дели. Первое, что он сделает завтра утром, это позвонит Грискому! И вдруг он понял, почему выбрал именно Гриско-ма. Старый адвокат был не только его другом, но и старинным другом семьи президента Марка Холленбаха.

В кармане куртки Маквейг нащупал авторучку — талисман Аспена. С задней батареи отопления на него веяло теплом, но од вдруг заметил, что дрожит, и понял отчего: это был страх. Джим Маквейг пришёл к выводу, что президент Соединённых Штатов безумен.

ГЛАВА 5. УОРЛД-ЦЕНТР

В понедельник утром сенатор Джим Маквейг шагал по направлению к Уорлд-центр-билдинг, в нижней части Вашингтона. Шёл сильный дождь. Он барабанил по белому, непромокаемому пальто и ручьями стекал вдоль складок. Джим шёл, как всегда, без шляпы. Шёл, не замечая, что дождь давно уже превратил его шевелюру в мокрый колтун. Он чувствовал себя опустошённым и разбитым. Ночь с субботы на воскресенье прошла без сна. В воскресенье утром, тотчас после завтрака, он позвонил Полю Грискому, и адвокат согласился принять его в понедельник, в одиннадцать утра. И минувшую ночь он тоже провёл почти без сна. Короткие мгновения, когда удавалось забыться, были наполнены нелепыми, дикими кошмарами. Марте даже пришлось раз толкнуть его в бок. Когда он очнулся, оказалось, что во сне он кричал и плакал.

Маквейг не без труда отвязался от заседания сенатской подкомиссии, на котором должен был председательствовать, и теперь, шагая на свидание с Грискомом, мучительно пытался привести спутанные мысли в маломальский порядок.

В конторе адвокатской фирмы Гриском, Фоттерингил и Хэдли были налицо все внешние признака состоятельности. Фирма, хоть и не самая крупная в Вашингтоне, считалась, тем не менее, наиболее влиятельной, особенно, когда к власти приходили демократы. В приёмной ноги клиентов сразу утопали в толстом, толщиной в дюйм, китайском ковре — настоящем произведении искусства, устилавшем весь пол от стены до стены. Ковёр хорошо гармонировал с панелями тёмного ореха, которыми были обиты стены комнаты. Кое-где на стенах висели эстампы в изящных зелёных рамках. Секретарша фирмы, миловидная, не первой молодости блондинка, печатала на бесшумной электрической машинке. С её губ не сходила любезная улыбка.

— Сенатор Маквейг? Вероятно, на приём к мистеру Грискому?

Говорила она стремительно, проглатывая окончания слов, а иногда и сами слова, — порок, одинаково свойственный как низшим, так и самым аристократическим классам Англии.

Маквейг кивнул. Секретарша сняла трубку и, набрав номер, певуче проговорила в неё что-то.

— Может быть, вы присядете? Мистер Гриском явится сию минуту.

Вскоре он увидел Поля Грискома, торопливо шагавшего ему навстречу по длинному коридору. Это был высокий, худой мужчина лет шестидесяти. Загорелое лицо его было сплошь испещрено глубокими морщинами. Казалось, его изгрызло время, и, хоть раны зарубцевались, они оставили неизгладимые следы. В пенсне адвоката отражались лучи утреннего солнца, а пронизанные фиолетовыми прожилками мешки под глазами могли быть как признаками чрезмерного для его возраста утомления, так и плачевными результатами бурно проведённой молодости. На Грискоме был доношенный серый костюм, брюки на коленях отвисли. Поль Гриском прибыл в Вашингтон изучать право лет сорок назад, но по-прежнему любил называть себя «деревенщиной из Вайоминга».

— А, это ты, Джим! Очень рад. Ну и вымок же ты! Пойдём-ка ко мне в кабинет. Я дам тебе полотенце, вытрешь волосы.

Он повёл Джима по коридору мимо множества раскрытых дверей. Там, в комнатах поменьше, но тоже обитых ореховыми панелями и устланных роскошными коврами, трудились молодые адвокаты.

Большое окно кабинета Грискома выходило на угол 16-й улицы и Кэй-стрит. Стены в кабинете были голые, окрашенные в безупречно белый цвет, а шаткая, рахитичная мебель наводила на мысль о дешёвых распродажах. Создавалось впечатление, будто Гриском, проведя клиента через великолепную, похожую на храм приёмную, всем видом скромной и строгой обстановки кабинета как бы говорил: «Ну вот, а здесь поговорим о деле».

Единственным украшением стен были портреты с автографами — в основном изображения президентов Соединённых Штатов. На большом портрете Марка Холленбаха Джим разобрал надпись: «Старому другу Полю». Рядом красовался портрет Марка Холленбаха-младшего, который был подписан: «Дяде Полю, мировому парню и мировому другу». Маквейг мысленно порадовался, что явился сюда не как клиент. Эта странная смесь сдержанной элегантности, адвоката-деревенщины в мятых брюках и президентских автографов наводила на мысль о сумасшедших гонорарах. Словно прочитав его мысли, Гриском сказал: