Он не спал всю ночь, его сморило, прилег на полог, на влажные доски. От них пахло березовым веником. Коротких задремал.
Очнулся от громких голосов, вскочил, бросился к окну. Из-за горы, поросшей густым лесом, вставало веселое солнце. Золотые, розовые, желтые праздничные лучи поднимались над вершиной. Деревья были наполовину красные, наполовину темные, они не качались, стояли скорбно...
Почти совсем рассвело. Коротких перестал смотреть на вершину горы, глянул вниз: недалеко от бани толпились мужики и бабы. Коротких почудилось, что все они с палками, с тяжелыми камнями. Стал жадно разглядывать лица — почти все знакомые. Ревкомовцев почему-то нет...
Мужики переговаривались. Вот двое направились к бане, подошли. Да это же братья Лавруха и Фрол, тихие мужики, воды не замутят... Коротких схватил веревку, которая опять выползла из-под лавки, встал к двери. Веревка была тяжелая, мокрая и холодная...
— Пущай только сунутся, — прохрипел Коротких, — исхлещу.
Лавруха и Фрол заговорили с милиционером, Коротких припал ухом к двери.
— Дайте-ка табачку на цыгарку, — попросил милиционер. — С полночи без курева.
Мужики закурили.
— Сласть-то какая, — милиционер выдохнул густой дым.
— Гад-то живой? — спросил Фрол. — Чего-то из бани вроде пропастиной наносит.
— Ночью затеял отдирать половицу, — рассмеялся милиционер. — На побег ладился. Ну, я кинул ему кислое слово.
— Беда, паря, — проворчал Лавруха. — Нам от ревкома наряд вышел, на своих конях отвезти его в город.
— Сначала запрягай, потом распрягай, — недовольно проговорил Фрол. — Мужики порешили, будто суд был неправильный, шибко сердобольный. У нас свой приговор. — Фрол рассмеялся. — Окончательный.
Лавруха заторопился:
— Пойдем, брат, запрягать. Ехать не придется, а приказ справить надо.
— Скажут, и дохлого повезешь...
— Не, здесь зароют, — убежденно возразил милиционер.
Лавруха и Фрол неторопливо пошли запрягать.
Коротких без сил подполз к окну. Мужики и бабы уже не стояли кучей на месте, двигались к бане.
Вскоре где-то снова затарахтела телега.
Толпа остановилась. Мужики свернули цыгарки, задымили. Солнце поднялось высоко, по чистому небу легко плыло светлое облачко. Фросина сестренка Лелька вдруг замахала руками, радостно крикнула:
— Едут!
Лавруха и Фрол поставили телегу во дворе, привязали лошадь к дереву. Милиционер снял с бани замок, распахнул дверь. Со света в бане было темно, но скоро глаза обвыкли. Коротких стоял в углу на коленях, спиной к людям, не шевелился. К нему подошли и тут увидели, что Коротких удавился: перекинул веревку через потолочную балку, всунул голову в петлю, поджал ноги, будто опустился на последнюю молитву.
Никто не снял шапки.
— Пущай повисит маленько, — хозяйственно проговорил старый Влас. — Пока трогать не станем. Не к спеху же... Пущай еще повисит.
Мужики разглядывали удавленника.
— Вишь, ты, — изумился Ведеркин. — Пальцы скрючил, точно кого за глотку хочет схватить.
— Семке Калашникову надо теперя новую баню ставить. Эту удавленник опоганил...
— Чего там... — возразил Влас. — Мы ему миром новую соорудим
Люди стали расходиться, заговорили о своих делах.
